Филологические аспекты романов о Маськине

Сергей Кузнецов

Мáськин — литературный герой, созданный Борисом Кригером (Кригер Б. Маськин. Роман-шутка с намеком. М., 2006; Он же. Маськин зимой. Роман-шутка с сарказмом. М., 2007), теоретик и практик натурального хозяйства, демиург-экзистенциалист; автор эпистолярного наследия («Письма к Сенеке»). Находясь под патронажем английской королевы, отдал дань английской литературе конца 19 начала 20 века (Л. Кэрролл, А. А. Милн), но при этом не смог избавиться от русских корней (М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский), что нашло свое отражение в мотивах богоискательства, антиурбанизма и остросоциальной проблематике, присутствующих в вышеперечисленных книгах.

В строгом смысле слова М. нельзя назвать литературным персонажем: он ось литературного пространства, созданного Б. Кригером, своеобразный «вампитер» (термин К. Воннегута), центр притяжения, место встречи прочих персонажей. Иконографический образ М.-зайца, созданный художником И. Голуб, позволяет провести параллель с Белым Кроликом Л. Кэрролла, невольным проводником Алисы в нижний мир волшебной страны. Однако М. не является проводником пассивным («сталкером», бросающим гайки в неведомое), он приглашает читателя в свой мир, элементы которого создаются порой тут же, ad hoc. Таким образом, М. выступает в качестве демиурга окружающего его художественного мира (далее — М-мир).

Картину М-мира отличает ряд особенностей литературного, философского и социально-экономического характера.

Литературные особенности М-мира

Литературный генезис

Корни литературного дерева М-мира уходят в глубь весьма своеобразного участка культурного слоя, образовавшегося на просторах СССР в 70-х гг. прошлого века. В это время существовала литература разрешенная и скучная (т. н. соцреализм (со-творчество); цреализм, по-видимому, происходит от неправильно прочтенного creator — «творец») и литература интересная, но запрещенная (т. н. «самиздат», массовому читателю недоступный). Но существовал также корпус книг разрешенных, интересных и доступных. Помимо классиков важным элементом этого корпуса были переводные сказки, в своей весовой категории остававшиеся вне конкуренции для современных советских аналогов: мальчики из Уржума, Ульяновска и пр., даже работая в команде, не могли соперничать с героями Г.-Х. Андерсена, Л. Кэрролла, А. Милна, А. Лингрен, причем последние воспринимались как «свои», а не пришедшие из чуждого капиталистического мира, т. е. в читательской рецепции стали героями родной литературы. Сказки не признают границ, и дети 70-х росли истинными космополитами духа. Подрастая и начиная знакомится с произведениями Гоголя, Достоевского, Толстого, они не забыли свои прежние увлечения. В мире детства остались мушкетеры Дюма и пираты Сабатини, а Винни Пух, Алиса, Мумми-троль сохранились, войдя в систему знаков свободного от идеологического диктата нового взрослого мира (одна из наиболее радикальных рок-групп русского андеграунда — «Алиса»). Элементами данной системы являются предметы реального мира, при этом законы реальности могут изменяться, причем, в отличии от волшебной сказки, без какого-либо магического воздействия или мистического вмешательства. Все происходит так же, как в детской игре: чайное дерево, выращенное из чайной чашечки (Маськин и свидетели Егора. Кригер 2005), плодоносит пакетиками с чаем, а большая лужа во дворе превращается в Маськин Атлантический океан, по которому герой плывет «туда, на Восток, где всё начинается и заканчивается» (Маськин и капитан ибн-Маслинкин Алибабуев. Там же).

Однако игра со смыслами — далеко не главная цель Кригера. Романы о М. состоят из коротких глав-новелл, каждая из которых представляет собой законченную историю дидактического или полемического характера. По сути, это сборники притч. Европейская притча восходит к традиции библейского повествования, цель которого, с одной стороны, передача опыта, накопленного поколениями (см. Манн Т. Иосиф и его братья), с другой — афористичное изложение базовых идеологических постулатов, но не в виде догматов, навязываемых читателю, а в форме парадоксальных, выходящих за рамки обыденности ситуативных моделей, заставляющих читателя по-новому взглянуть на окружающий его мир (новозаветная притча).

Еще блаженный Августин предложил 4-уровневый принцип толкования библейских текстов: буквальный (сюжет; что изображено); аллегорический (раскрытие смысла образа; как изображено: цвет, свет, жест, пространство, время, детали и пр.); моральный (зачем, что говорит это лично тебе, уровень обратной связи); анагогический (толкование текста в высшем, символическом значении, открытие глубинного смысла). В книгах Кригера занимательный сюжет не является целью: он должен быть осмыслен на более глубинном уровне. Иногда толкование присутствует в самом тексте: так в главе «Маськин и мышиная возня» (Кригер 2006) рассказывается история о том, как мышки, чьи норки засыпаны снегом, «наспех собирают поклажу и толпами начинают иммигрировать в Маськин дом». Иммиграция, как известно, сопряжена с бюрократическими трудностями: «Мышки, желавшие попасть в Маськин дом легально, должны были подавать заявление через пса Колбаскина, который при этом их нещадно облаивал, подчиняясь своим пограничным инстинктам. Если кое-какие заявления и попадали на рассмотрение кошки Баси, то она прямо на них простодушно засыпала, ибо кошки любят спать на всяких деловых бумагах и открытых книжках. В конце концов заявления стыривал барабашка Тыркин и уже умудрился собрать у себя в каморке солидный архив». М. решает проблему, наладив «производство маленьких печек-теплушек, коими бесплатно и обеспечил всех мышек в округе <…> а также организовал зимнюю столовую, где лично подавал им горячую манную кашу». В аллегорической форме здесь рассматривается проблема иммиграции и способ ее решения (вполне традиционный для современного менталитета: экономическая и гуманитарная помощь слаборазвитым странам). Однако моральное толкование, предлагаемое Кригером, представляет проблему в совершенно новом свете. Конечная цель не в том, чтобы удержать чужаков по ту сторону границы, но убрать сами границы:
«Бог создал этот мир без границ, паспортного контроля и таможенных сборов.
Люди должны перестать делить себя на своих и чужих.

Мальчик в Конго должен быть нам не менее милым, чем соседский мальчуган.
Дарите любовь невзирая на расы и континенты» (там же).

Но и это толкование не является конечным. Отсутствие границ в символической форме отражает принципиальную открытость М-мира на самых различных уровнях (культура, национальная самоидентификация и т. д.). Об этом речь пойдет ниже.
Однако символическое толкование рождается не в отдельной главе, а в их сочетании. Каждая история — фрагмент мозаики, замысел которой становиться понятен, если взглянуть на произведение целиком: показать, что мир — не набор принятых кем-то догм и традиционных моделей поведения, а взаимосвязь вещей, смысл которых может быть явлен каждому — стоит только задуматься. Цель своего творчества Кригер формулирует в главе «Маськин сизифов труд» (Кригер 2006): «Помните, Сизиф у Камю — это человек, который поднялся над бессмысленностью своего существования, который в этой бессмысленности обрёл свой смысл и свою гордость. Как бы тяжела и бесцельна ни была жизнь — это наша жизнь, и мы должны её прожить достойно, и Маськин нам в этом подмога».
Остросоциальная направленность произведений Кригера позволяет вспомнить о традициях русской социальной сатиры, в частности, о произведениях Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина, создавших литературные модели русской действительности, словно в зеркале отражающие ее недостатки. Для представителей русского «критического реализма» мир является объектом исследования, за которым наблюдает внеположенный ему субъект-писатель. Губернские города Щедрина и Гоголя замкнуты, отделены от остального мира. Словно в колбе химика предстают они перед читателем: процесс, который там происходит, должен завершиться выпадением неаппетитного осадка, подлежащего утилизации. У Кригера описываемый мир не внешний объект, а жизненное пространство, дом, в которым мы живем, и описать его можно только изнутри, приблизиться к героям, стать с ними на равных. Для М-мира процесс познания происходит не в эксперименте субъекта над веществом, а в игре, т. е. диалоге равноправных субъектов, существующих в одном мире, и результат здесь заранее не задан. Человек с раннего детства исследует вселенную двумя способами: либо вступает в контакт (игру) с явлениями мира, ищет с ними общий язык, либо анализирует явления, пытаясь понять, «что же внутри у этой забавной игрушки». Второй путь является обязательным элементом современной естественнонаучной парадигмы, первый реализуется в рамках М-мира.
Совмещение традиций западноевропейской литературной сказки, христианской притчи и русской социальной сатиры, особым образом переосмысленных, создает основу неповторимой поэтики произведений Кригера.

Поэтика маськописания

«Попытку вместить философию мира в деточные истории иначе как сизифовым трудом не назовёшь».
Б. Кригер

Особенности М-языка

Отличительной чертой произведений о М. является языковая игра. «Язык — дом Бытия», как справедливо отметил М. Хайдеггер, а потому при создании М-мира необходимо было создать М-язык. От обыденного он отличается нарочитой несерьезностью, «деточностью» в использовании имен (Кашатка, Шушутка, президент Бушкин, Касторкин); судя по всему, основой послужил язык домашней игры, понятный своим. Значимым свойством такого словоупотребления является отсутствие этикетности, т. е. снятие с персонажей ролевых масок, привычных читателю: персонаж оценивается не по одежде (имени), а по делам его. Кроме того, использование детского языка для рассуждения глобальных философских проблемах позволяет избежать штампов, взглянуть на эти проблемы под совершенно новым углом зрения.
По мере развития традиционная философия все более подпадала под власть собственных дискурсивных моделей. Становясь терминами, слова теряли связь с живым языком, отсылая читателя к предыдущим текстам, а не к реалиям мира, который призваны были адекватно описывать. Не случайно философские поиски XX века прошли под знаком критики языка (Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер). При этом альтернативные дискурсивные модели зачастую слишком тяжеловесны и еще дальше отстоят от обыденного языка по сравнению с традиционными: произведения Хайдеггера, например, трудны для восприятия даже в оригинале, не говоря уже о переводах. Переход с языка науки (философии, физики…) на обыденный в произведениях Кригера мешает инерции спекулятивного дискурса увести читателя в область «чистого рассуждения»; возвращает к действительности, словно удар палки учителя дзен: может, мир и иллюзорен, но палка то вот она. «Ваше Пингвинское Высокородие, прошу покорно, позвольте полюбопытствовать, а когда, буквально выражаясь, я ем булочки, они что, тоже облачка атомов или галактики изюмов? – недоверчиво уточнил Плюшевый Медведь…» (Маськин и Снежная королева. Кригер 2006).
Вторая особенность М-языка — словесная игра: буквальные переводы и их обыгрывание («Мелко-мягкая компания», паук Дабыл-дабыл-дабыл-юшкин), реализация стертых метафор, толкование слов в духе народной (или детской) этимологии («холодная война» как война с холодом). В результате использования М-языка возникает эффект остранения: несовпадение читательского ожидания и авторской интерпретации взрывает привычные штампы, как языковые, так и идеологические, позволяет увидеть в привычном новое и странное, т. е. еще раз критически взглянуть на незыблемость этого мира. Это особенно важно для подрастающего поколения, еще недостаточно уверовавшее в навязываемые ему штампы. То, что взрослыми (а в особенности взрослыми СМИ) подается как истина, в М-мире предстает элементом игры, который может быть подвергнут критике («так не бывает», «это не правильно»), и ребенку самому предоставляется сделать выбор. Так происходит воспитание Шушутки: «А ему говорилось: “Чёрные утверждают, что это белое, в то время как белые полагают, что это чёрное. А ты, Шушутка, сам решай, что тебе думать и считать. Формируй своё собственное, так сказать, неоднобокое мнение”» (Маськино утрирование. Кригер 2006).
С точки зрения развития литературы использование М-языка представляется весьма перспективным, поскольку очищает слова от налипших сверх- и псевдосмыслов, вырывает их из цепких клише светской болтовни, заставляет вспомнить о первоначальном значении. К настоящему моменту фраза «Роза есть роза есть роза есть роза…» уже произнесена, отдискутирована, прокритикована и повешена на стенку в виде бессмысленной засохшей гирлянды. Не пора ли вновь подойти к клумбе и с удивлением обнаружить, что роза — это цветок?

Автор и герой в М-мире

Романы Кригера, как уже говорилось, состоят из отдельных глав, имеющих притчевый характер, композиционно законченных и слабо связанных сюжетно. Однако назвать их «сборниками рассказов» нельзя: смысл возникает только при целостном восприятии этих произведений. Воспринять «истории» как единый текст помогает образ М. Он не обладает какими-либо необычными привычками (как, например, трубка Холмса, его игра на скрипке и пристрастие к морфию). Лишен он и характерных внешних признаков. Как заявляет сам автор, «в некоторых зарубежных изданиях первых книг про Маськина было создано ошибочное впечатление, что Маськин сам является кроликом или даже зайцем. В японском переводе Маськин был вообще представлен курицей, несущей традиционные японские яйца Акомутояйко. В немецком издании Маськин изображается крыской в военной фуражке, а на языке майори — Маськин вообще неодушевлённый предмет. Автор ответственно заявляет, что Маськин ничем из вышеперечисленного не является. Маськин — это вы, позвольте мне напомнить, мой мужественный читатель, Маськин — это вы, моя обворожительная читательница!» (Неудавшаяся любовь Плюшевого Медведя. Кригер 2006). Тем не менее образ М. весьма ярок и не оставляет читателя равнодушным. Дело в том, что его основной отличительной чертой является особое отношение к миру: свободное от штампов восприятие ситуации и адекватная реакция на происходящее. М. — абсолютно положительный персонаж, в котором воплощены представления автора о лучших человеческих качествах. В этом герой и автор близки; порой их голоса сливаются, как это происходит в последней главе второй книги: «…как рассказывала мать Тереза, однажды она нашла на стене своего дома для бездомных детей в Калькутте надпись, в соответствии с которой Маськин и жил…

Надпись гласила, что люди часто несправедливы, иррациональны и эгоцентричны. Всё равно прощай им! И Маськин прощал. Люби их всё равно! И Маськин любил. Он любил не только людей, но и букашек всяких, он любил даже неодушевлённые предметы, а любовь, что бы там ни говорили — это работа.
Если ты добр, — гласила надпись, — люди могут обвинить тебя в эгоизме и утилитарных мотивах. Будь добрым всё равно!..
Если ты успешен, — предсказывала надпись, — у тебя появится много ненастоящих друзей и много настоящих врагов. Будь успешным всё равно! И Маськин был самым успешным Маськиным из всех Маськиных, которых я знал, хотя друзья его нередко подводили, а вот враги неотсутпно следовали по пятам.
Если ты честен и искренен, люди легко могут тебя обмануть, однако будь искренним и честным всё равно! И Маськин всегда говорил всё как есть и никогда не кривил душой.
То, на что ты потратишь годы, чтобы построить, другие могут разрушить за одну ночь. Всё равно строй! И Маськин строил...
Если ты счастлив, многие будут тебе завидовать, но будь счастлив всё равно! И Маськин был счастлив!
Добрые дела, которые ты делаешь сегодня, будут скоро забыты. Делай их всё равно! И Маськин делал!
Сколько бы ты не давал людям, им никогда не будет достаточно, даже если ты, как Данко, отдашь им своё сердце. Всё равно давай им! И Маськин давал, всё что мог.
В конечном счёте всё это между тобой и Богом, частичка которого живёт в тебе, а вовсе не между тобой и людьми, — подводила итог надпись.
Вы не пробовали жить в соответствии с надписью на сиротском приюте в Калькутте? Вы попробуйте. Это возможно» (Маськин сизифов труд).
В этом фрагменте реальный исторический персонаж, литературный герой и его автор предстают единомышленниками, выступающими перед читателем с единой программой. И все же автор романов о М. не равен герою. Уже фразой «Маськин — это вы», открывающей первую книгу и повторенной во второй он дистанцируется от своего творения. Смысл подобного расподобления в том, что автор и М. играют в романах разные роли: М. задает идеальную модель поведения, суть которой в том, что мир необходимо воспринимать таким, каков он есть, но и не идти у него на поводу. Автор же выступает как критик действительности, и подчас довольно жесткий. Его ремарки подчас наполнены резким сарказмом, на который благодушный М. просто не способен: «В современном мире мыслящий человек страшнее террориста, и это твёрдо установленный факт. Даже самый страшный теракт может уничтожить многих, но он никогда не сравнится с разрушающей силой мысли, никогда он не подорвет самые устои ни одного ублюдочного государства. А вот мысль — свободная, толковая, трезвая мысль на это способна. Поэтому, запретив читать, людям автоматически приостановят мыслительный процесс, потому что размышлять во время просмотра телевизора не удалось бы даже Юлию Цезарю, ибо мелькание омерзительных картинок настолько увлекло бы императора-многостаночника, что он напрочь позабыл бы свои притязания на место в истории». Резкость и эмоциональность отступлений характеризует позицию автора, который не может мириться с существующим положением вещей, превращает детские истории в публицистические высказывания по поводу проблем, волнующих современное общество, что добавляет произведениям Кригера актуальности, свежести и динамизма. Однако непререкаемая категоричность отдельных оценок (равно как и пространность подобных ремарок: в главе «Шушутка и премия Пукера» они занимают 76% текста, тогда как история Шушутки, вынесенная в заглавие, всего 3%) может быть воспринята читателем как навязывание автором своего мнения, что противоречит установке на антитоталитаризм, постулируемой Кригером.

Авторские отступления выполняют и другую функцию: они содержат обобщения, выводящие читателя за пределы рассказанной истории, они служат связующим звеном между гармоничным литературным пространством и внешним миром, отнюдь не столь идиллическим. Иногда они имеют исповедально-лирический характер подобно знаменитым лирическим отступлениям Гоголя:

«Народ мой, почему ты никак не можешь успокоиться?
Почему ты не можешь раз и навсегда за себя постоять?
Почему не можешь ты любить самого себя, как любят себя другие народы?
Две тысячи лет на чемоданах... Но дадут тебе другую отдельную планету, ты и там так сам себя достанешь, что побегут несчастные сыны твои, как угорелые, в разные стороны...
Прости меня, народ мой, если можешь, прости! Но болью бессилия сжимается сердце моё всякий раз, когда я думаю о тебе, и душат слёзы отчаяния всякий раз, когда я заглядываю в твои тёмные, полные неизъяснимой еврейской грусти глаза, столь часто помутнённые безумием. Тем более, что эти глаза я вижу и в своём зеркале каждый день...» (Маськин и инопланетянин Вася. Кригер 2006).

Авторские отступления нарушают линейный характер повествования. Из времени рассказываемой истории автор может перенестись в 19 век или во времена викингов. Это связано с особой стратегией чтения в М-мире, в корне отличающейся от той, что навязывает нам школьная программа: начать с Гомера и медленно двигаться по восходящей в сторону нашего современника NN, чье творчество одобрено Министерством просвещения. Для М. не существует хронологически предшествующих и последующих текстов: он работает совместно с Л. Толстым, пишет письма Сенеке и спорит с Декартом о том, что волнует его в данный момент. Литература предстает перед М. (и читателем) не вектором, а полем, по которому можно бродить в различных направлениях. Именно такой и является естественная установка читателя, от сказок Андерсена — к Дюма, Каверину, Бродскому, Шекспиру, Прусту… Подобная стратегия чтения была предложена в рамках рецептивной эстетики В. Изером (напр., «Вымыслообразующие акты») и предполагает свободу читателя выбирать, что было сначала, а что потом.
Отношение Кригера к литературным предшественникам лишено всяческого пиетета. «Маськин попросил Льва Николаевича Анну Каренину под поезд всё-таки не бросать... или пусть хотя бы окажется, что ей только ноги отрезало, а потом её выходили, ноги пришили, и она стала председателем клуба излеченных инвалидов. Так, мол, сейчас модно — надо либо про инвалидов, либо про однополую любовь писать. А под поезд уже не модно...» Переписывание претекстов стало чуть ли не обязательным атрибутом современного постмодернистского дискурса, однако в данном случае мы имеем игру не с текстами, а с именами: Кригер борется с безоговорочным приятием авторитетов во всех областях общественной жизни, в том числе и в литературе. Он ищет свой путь в литературе: «В отличие от Достоевского, я не беру читателя за душу и не трясу её с бешенством падучей до тех пор, пока из неё, этой читательской души, не посыплются его собственные скрытые топоры, припрятанные для беседы по душам с пенсионеркой-проценщицей. Я не Толстой, полагающий, что у читателя нет и не может быть своей собственной жизни, и потому ему следует переезжать с вещами в его роман и там селиться, бродить по его несчётным главам, а потом хлясть — и под поезд. Не то чтобы это не выход, но читателю всё-таки хочется жить в своём доме, и хотя бы отчасти своей собственной жизнью» (Маськин сарказм. Кригер 2006). Свобода творчества для Кригера — основополагающий принцип человеческого развития, который он предлагает взять на вооружение и читателю. Формулировку своеобразного литературного credo Кригер вкладывает в уста князя Кропоткина: «Я придаю особое значение единичной человеческой личности. Только учитывая интересы каждого отдельного человека и давая ему свободу самовыражения, сообщество людей может прийти к процветанию» (Маськин и анархия). Но не повредит ли такая свобода тем, кто еще не сформировался как личность? На это вопрос отвечает сам автор: «Да, это очень страшно — предоставить несмышленому существу полную свободу, но дело в том, что существо это никогда не станет смышлёным, пока оно несвободно. Единственное, чего будет добиваться божья тварь, — так это свободы, прямо или исподтишка, подчас даже ценой собственной жизни».

Кроме того, как и в случае с языковой игрой, «панибратство» с классиками снимает с их произведений налет академической пыли, приближает к современной аудитории. Наиболее консервативные читатели могут счесть шутки Кригера мальчишеством, но при этом рискуют оказаться в положении грифа из анекдота, на вопрос козленка: «Почему вы питаетесь падалью, а не охотитесь на козлят?» ответившего: «Молодой ты еще, глупый… Это же классика!»

Отсутствие пиетета к классикам компенсируется в романах о М. иронией по отношению к собственным произведениям:
«Лев Толстой подарил Маськину большой пакет, подписав:
“Настоящему Маськину
от настоящего Льва Толстого.
Бумага, которая всё стерпит”.
Когда Маськин развернул пакет, там оказался рулон туалетной бумаги...»
Свобода критиковать и быть критикуемым — вот принцип литературного творчества, проповедуемый Кригером. С точки зрения литературности романы о М. крайне неоднородны. Автору удалось найти яркий, вызывающий симпатию у читателя образ главного героя, чей ясный, свободный от канонов взгляд на мир служит основой маськописания — нового способа описания окружающего мира, созданного Кригером. Использование «деточного» языка для описания серьезных социально-философских проблем представляется весьма продуктивным, а построенный на основе подобного дискурса роман — фактически бесконечным: он может превратиться в роман-дневник (напр., «Дневник писателя» Достоевского), в котором автор реагирует на события, происходящие в вечно меняющемся мире. Однако стилистически книги о М. пока не вполне совершенны: основной проблемой остается несочетаемость «деточного» языка «истории» и публицистических, тяготеющих к стилистике радикальных политических изданий авторских отступлений. Совмещенные в рамках единого текста, элементы абсолютно различных по своей природе и функциям дискурсов вызывают отторжение как у взрослой аудитории (воспринимающим детскую лексику как «сюсюканье»), так и у детской (ребенок вряд ли поймет, во имя чего с таким жаром ломает копья автор, употребляя при этом малопонятные выражения вроде «ублюдочного государства»; дети — большие ценители семантической точности). Однако подобная стилистическая эклектичность не является непреодолимой. И, возможно, следующий роман о Маськине станет тому доказательством.

Философские аспекты М-мира

Философские аспекты М-мира были в свое время довольно подробно рассмотрены М. Хайдеггером («Бытие и время», «Разговор с Маськиным на проселочной дороге» и др.). Отметим лишь основные пункты его рассуждений. Появлению новых обитателей в М-хозяйстве предшествует встреча и знакомство. Встреча (Begegnung) в данном случае является ключевым понятием в процессе познания мира: не случайно именно встречей с голубыми тапками начинается первый роман о М. Проявляя интерес к окружающему миру (Umwelt), взаимодействуя с ним, М. избегает насильственных действий, предпочитая встречу и разговор. При описании отношения Dasein к другим вещам Хайдеггер старается избежать двусмысленности, а потому вместо глагола понимать (нем. begriffen от greifen ‘хватать’; ср. произошедшие от одного корня рус. понять и взять) использует слово встречать. Готовностью к встрече характеризуется отношение М. не только к вещам, но и к другим Seidens. Случайная встреча, переходящая в диалог — отличительная черта поведения М., которую тот предлагает перенять и читателю. Читателя приглашают участвовать в игре, поскольку, как утверждает Б. Кригер, «Маськин — это вы, если, конечно, добавить немного солнца, манной каши, дружбы с плюшевым медведем, здравого смысла…» Таким образом, термин М-мир можно расшифровать также как мой мир.
Однако эпитет мой не означает, что мир полностью эгоцентричен. Центральное положение М. в М-мире является следствием его положения Dasein (Здесь-бытия) по отношению к наличным вещам, однако при этом М. и вещи (домашние тапки, граммофон, дедушкины часы) выступают как равноправные и однородные, хоть и различные по своей природе формы бытия. Маськино хозяйство (в терминологии Хайдеггера Werkwelt) не просто наполнен подручными (zuhanden) вещами: существование каждой из них (даже при кажущейся экономической бесполезности) имеет для М. важный смысл. Особенностью М-мира в том, что между вещами (Ding) и Seidens (иными Dasein) не существует четкой границы, а в хозяйстве М. она и вовсе отсутствует: Маськины Тапки, Кашатка, домовой Тыркин, сосед Отжимкин и сам М. равноправны не только в онтологическом, но и в экзистенциальном плане. Экзистенциальный статус некоторых обитателей М-хозяйства даже выше, чем у человека: например у булыжника, родившегося «когда большая часть Западной Сумасбродии была огромным полем лавы» и ведущего жизнь сугубо созерцательную. «Поскольку эволюция поступает с камнями гораздо человечнее, чем с людьми, даря им практически вечную жизнь, достойное размеренное существование и возможность неспешного созерцания плодов этой самой эволюции, я смею заявить, что у булыжников есть блат у природы. Мать-природа по знакомству любит их больше, чем нас» (Маськин и булыжник. Кригер 2005). Можно сказать, что, как и люди, вещи, которые мы любим, близкие нам, приобретают душу, и тогда само их присутствие становиться для нас важным. Следую категорическому императиву И. Канта, мы относимся к ним как к цели, а не как к средству достижения таковой.
Выступая в качестве демиурга М-мира, М. вовсе не претендует на свою единственность в этой роли. Создающий свое творение «здесь и сейчас», он признает равный статус любого, созидающего «там и тогда», т. е. других Seidens (Бытийств), и стремится к диалогу. По-видимому, именно фраза «Маськин — это вы» подтолкнула Хайдеггера к идее выдвижения знаменитых положений о «Das Man» (Любом (не путать с Der Mensch)), описывающих наш способ бытия друг с другом: мир, окружающий каждого, является общим миром, поскольку каждый из нас выступает в нем в качестве Любого, равного, взаимозаменяемого в нашей экзистенции (подробнее об этом можно узнать на лекциях профессора в Марбургском университете). То, что я нахожусь в центре мира, не унижает другого, поскольку и он находиться в центре. Некоторые называют это мультиполярностью. К сожалению данные положения были отвергнуты коллегами философа Э. Гуссерлем и Ж.-П. Сартром, зато были с восторгом восприняты Плюшевым Медведем, большим поклонником философии: с тех пор любимое блюдо — манная каша — доставляла ему не только гастрономическое, но и концептуальное удовольствие.
Философскую концепцию, созданную Плюшевым Медведем, Б. Рассел собирался определить как эмпирический экзистенционализм, однако не сделал этого по просьбе самого Медведя («к чему умножать сущности без необходимости» (Материалы к истории западноевропейской философии. Архив автора)). В емкой и афористичной форме она изложена в трех частях работы «Кухонная философия Плюшевого Медведя» (Кригер 2005. Гл. 2). Согласно этой концепции восприятие окружающего мира зависит от индивидуальных особенностей человека, только ему присущих физических и психологических качеств («1. Плюшки лучше, чем блины, потому что они плюшечные» (Там же)), а потому не может быть навязано другому человеку, который, возможно, не является плюшевым и предпочитает блины. Кроме того, наиболее значимы явления и события, происходящие здесь и сейчас, в мире подручных вещей, обладающем окружаемостью (Umhaftetes) и осмысленностью («2. Сегодняшние плюшки всегда вкуснее, чем вчерашние, что бы там Декарт ни говорил, потому что вчерашние давно съедены, а сегодняшние я сейчас ем» (Там же)). С этим положением связано неприятие П. Медведем теоретической науки (см.: Маськин и Скептический Ёжик. Кригер 2006) и религиозного фундаментализма (см.: Маськин и Монах. Кригер 2006). Принципиальная маськоцентричность наряду с мультиполярностью в позиции Плюшевого Медведя привела его также к острой полемике с другим известным философом, Ф. Ницше. Действительно, толерантность по отношению к каждому конкретному маськину, стремление не учить, а учиться в диалоге с Другим прямо противоположны концепции сверхчеловека и профетическим устремлениям немецкого мыслителя. Результаты критики ницшеанства изложены в третей части «Кухонной философии»: «3. Ницше придурок».

Summa teogonica

Множественность и равноправие М-миров, в центре каждого из которых находится маськин, казалось бы, исключает наличие Бога (в противном случае мультиполярность нарушена появлением по крайней мере одного сверх-Полюса). Но это не так. Краткое изложение символа веры в романах Кригера связано опять-таки с Плюшевым Медведем: «Он твёрдо верил, что Бог, наладив мир в самом начале, намеренно оставил его развиваться без своего повсеместного вмешательства, а посему и нам следует брать с Всевышнего пример» (Кашатка, Версачи и Тамагучи. Кригер 2006). Таким образом, онтологически божественное вмешательство присутствует и служит залогом того, что мир — не случайная комбинация элементарных частиц, вот-вот готовая распасться, а Дом для человека, «устроенный» согласно божественной воле. Другое дело — как мы распоряжаемся этим домом…
Доказательство бытия Божия приводится Кригером в 3-м письме от Маськина к Сенеке (О пользе дармовых яблок. Кригер 2005). В первой тысяче знаков числа π Маськин обнаруживает зашифрованное послание «Самого Господа Бога. Маськину лично», суть которого сводиться к следующему: «<…> Кстати, если хочешь сегодня испечь шарлотку с яблоками, то поезжай в ближайший городок и там по-над рекой найди плодоносящую яблоню. Яблоки ничьи, то есть Мои, так что поторопись, пока простые люди не растащили. Дальше число «пи» не расшифровывай, том Я для других Маськиных зашифровал про сливы и персики. Эти фрукты в твоих широтах не растут…» Как показывает практика, комментировать божественные послания можно бесконечно. Отметим лишь основные моменты. Во-первых, Бог говорит о том, что он есть, причем не в устной форме, как в случае с Моисеем, а в самом что ни на есть оригинальном тексте, не знавшем руки переписчика. Во-вторых, Он не объявляет о конце света (как утверждают различного рода «свидетели»), и не призывает М. спасти мир. Он лишь предлагает нарвать «ничьих» яблок. Глупо? Как знать… В мире, нарезанном на ломти государственными границами и утыканном табличками с надписью «Private» это звучит как напоминание: мир создан для ВСЕХ людей, и ДАРОВАН им. И, наконец, в-третьих: создав мир и даровав его человеку Бог вовсе не собирается учить, как распоряжаться его подарком, а лишь напоминать о себе и о том, что человек — подобие Божие: «…Завтра буду сотворять вселенную. Мне еще надо дров наколоть для Большого Взрыва. Я ведь тоже, как и ты, живу натуральным хозяйством. Пока, твой Бог».
В своих романах Кригер напоминает читателю: человек создан по образу и подобию Бога. Это не означает, что у Бога две руки, две ноги и одна голова. Это означает, что человек по природе своей творец. «Мы сотворяем свои миры из подручного сырого материала и обживаем их, неумело торя пути-дороги по нашим несмелым полям и лесочкам». Просто одни делают это более умело, другие — менее, а третьи… ищут себе богов. Об этом повествует глава «Маськин и свидетели Егора» (Кригер 2005). Егор сотворил свой мир за семь дней, и мир сей обширен: он «состоит из маленького домика, пары сараев и огорода». «Подумаешь!» — скажет читатель, привыкший к кино- и печатным чудесам. А вы попробуйте. В одиночку. За семь дней. В современной художественной литературе и кинематографе понятие чуда настолько затерто, что поступок, меньший чем сотворение или разрушение планеты воспринимается читателем (зрителем) всего лишь как героический, но уж никак не чудесный. Возникает ностальгия по принципу «правдоподобия» времен классицизма: П. Корнеля упрекали за то, что в его пьесе Сид с небольшим отрядом разгромил во много раз превосходящие силы противника. Когда же Корнель говорил: «Но это исторический факт!», ему отвечали: «Ну и что? Выглядит-то неправдоподобно!» O, tempora! O, mores!

Если Бог, сотворив этот мир, предоставил его в полное распоряжение человека, зачем в нем нужен дьявол? Последний в романе Кригера появляется в обличии булгаковского Воланда. Однако статус этого персонажа не сравним не только с божественным (как, например, в «Книге Иова»), но и со статусом Христа (как в «Мастере и Маргарите»). Более того, перед визитом к М. дьявол вынужден заручиться поддержкой Диктатора (Сталина). О своем предназначении Воланд говорит следующее: «Я поставлен в эту Вселенную следить, чтобы баланс зла всегда находился в соответствии с добром, чтобы не терялась иллюзия реальности и земля отличалась бы от рая» (Маськин и «Маргарита». Кригер 2006). Однако данное заявление — всего лишь декларация для оправдания существующего положения вещей. Он выполняет не функцию «анти-бога», а политтехнолога в созданном Богом мире. При появлении нового кандидата в диктаторы Воланд отказывается от предыдущего: «Кажется, у нас есть подходящий тиран. Ладно, Маськин, оставь при себе телёнка, пользуйся, пока я добрый. Мне два тирана ни к чему, а то они опять друг другу глотки перегрызут» (там же). Дьявол у Кригера вовсе не собирается заменить космос хаосом, он служит идее разделения мира на Государства. Ведь, если исчезнет агрессор, зачем нужно государство?

ΡΟΛΙΤΙΚΑ (греческий: ссылка на трактат Аристотеля о государственном устройстве)
От обычного участка суши государство отличают три признака: наличие границ, правительства и народа. Последнее утверждение, на первый взгляд, неочевидно: при исчезновении государства народ не исчезает. Да, но он превращается в людей. Народ — это собирательное существительное. Как и государство, это господство коллективного «мы». Можно сказать «мой город», «моя страна» (т. е. «сторона», «край»), но, если вас зовут не Людовик Четырнадцатый, словосочетание «мое государство» как-то не выговаривается… Государство — это мы, это «наш» мир, и в этом качестве оно противопоставлено М-миру.
Понятие наш мир имплицитно предполагает кастовость, включенность говорящего в какую-л. национальную, культурную или идеологическую группу, и, как правило, противопоставлено их миру (печальные последствия построения нашего нового мира в России общеизвестны). Мой мир также предполагает наличие других, однако, поскольку их число приближается к бесконечности, противостояния не происходит, зато огромное значение приобретает общение. На место сферы национальных интересов приходит личная заинтересованность в другом, предполагающая не захват территории, а диалог на свободном пространстве. Исчезают ненужные более границы, таможни, визы. «Мир без границ невозможен! — воскликнет возмущенный читатель, так к ним привыкший. — А терроризм? А контрабанда? «Вообще люди Земли так привыкли, что граница может нарисоваться в любом месте, что, завидя любой полосатый столбик, послушно лезли за документами и снимали штаны для более вдумчивой проверки, не провозят ли они чего-нибудь, чего нельзя провозить за пределы полосатого столбика. До столбика — можно, а после столбика — только попробуй, сразу в “турму”. В “турме” люди Земли сидеть не любили и поэтому все, как один, вставали в очередь со спущенными штанами перед любым полосатым столбиком» (Маськин Почтовый Ящик. Кригер 2005). Если исчезают границы — исчезает и контрабанда. А что до терроризма… Вы ни когда не бродили ночами по темным переулкам родного государства?
Так зачем же нужны границы и государства? «Границы были придуманы хищниками как средство выяснения отношений между хищниками: кому где охотиться. Государства — прямые потомки кровожадных саблезубых тигров — переняли эту подлую идею, лишающую человека его неотъемлемого права на этот Божий мир, где можно свободно селиться там, куда влечёт нас наша судьба и фантазия» — отвечает Кригер. Что же касается правительства (второй признак государства), Кригер предлагает читателю следующее сравнение:
«Представьте себе, что немощная но богатенькая старушка наняла домработницу, в обязанности которой входит за ней ухаживать, а домработница власть в доме захватила, старушку заперла в туалет, сама жирует, сорится вдрызг с соседями, которые периодически приходят, злые, в квартиру и дают тумаков, — только почему-то не домработнице, а запертой в туалете старушке, потому что именно народ ответственен за тех домработниц, которых он выбирает себе в правители» (Маськин и анархия. Кригер 2006).
Однако человеку свойственно объединяться. Писатель, вовсе не стремящийся к радикальному индивидуализму, предлагает альтернативный вариант мирового сообщества. Собственно, даже не он, а князь Петр Алексеевич Кропоткин, отец анархизма, герой романа о Маськине и (по совместительству) новейшей истории Европы. Кстати, анархизм не имеет ничего общего с пьяными матросами, кокаином и беспорядочной стрельбой из парабеллумов. И, судя по всему, эта система общественного устройства благополучно существует в настоящее время:
«—…Новый общественный строй видится ему [человеку] как вольный федеративный союз самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), основанный на принципе добровольности и «безначалья».
— Надо признать, что такая форма управления очень напоминает систему власти в нашей Западной Сумасбродии, — удивлённо промолвил Маськин, который и не знал, что вообще-то живёт при анархизме» (там же). Неприятие современным человеком анархизма происходит не из-за недостатков последнего, а из-за… негативного пиара и незнания истории; «В Германии существовала школа писателей, которая смешивала государство с обществом, которая не могла представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы. Отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят разрушить общество и государство и проповедуют возвращение к вечной войне каждого со всеми. Но государство — лишь одна из форм, которые принимало общество в течение своей истории». Прообразом грядущего анархического мироустройства для Кропоткина служит существовавшая в Европе в XII–XVI веках общность свободных городов, чьи «ремесленники, учёные, зодчие производили чудеса искусства, открывали многое в различных областях знаний… караваны, пересекая океаны, не только пополняли казну, но и возлагали новые знания на алтарь географии. Современное же искусство, по моему мнению, превосходит средневековое только в скорости, в динамике своего развития, а отнюдь не в качестве» (там же). Утопия? Но реально существовавшая. Средневековый мир не был идиллической Аркадией, в нем были войны, болезни, голод… Однако если война между полисами больше похожа на массовую драку, война между государствами может перерасти в Апокалипсис. В конце 19 века на карте мира появилось единое германское государство. В течении следующего полувека человечество пережило две мировые войны. Не так уж беспочвенна апология научного анархизма, особенно на фоне вновь объединяющейся Европы.
Почему же в речи современного человека слово «анархия» имеет отрицательное значение? Потому что власть предержащие весьма дорожат тем, что держат. А чтобы оправдать свои предпочтения, они выступают в роли защитников человечества. От кого? От врагов. Ergo, нужны враги. И их нужно как-то называть. В США времен холодной войны врагами были «коммунисты», в СССР — «капиталисты», хотя ни идея коммунистического общества, ни идея капиталистического не несут в себе реальной угрозы. Это всего лишь слова. Однако мы живем в эпоху господства крайнего реализма[1], когда слова, еще не став плотью, уже идут на службу к тем, кто готов платит сверхурочные. Метод сдельной оплаты в отношениях со словами, разработанный Ш. Болтаем в конце 19 века («Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше. <…> Когда одному слову так достается, я всегда плачу ему сверхурочные. <…> Посмотрела бы ты, как они окружают меня по субботам… Я всегда сам выдаю им жалованье» (Кэрролл Л. Алиса в Зазеркалье), лег в основу т. н. «пиар»-технологий, позволяющих придать слову прямо противоположный смысл. Были бы деньги. «Почему бы не объявить врагами анархистов? — говорят себе власть предержащие. — Все равно Кропоткина никто не читает… А то, что это ложь, вряд ли кто-нибудь заметит».
«Если раньше ложь была плохо прикрыта и бесстыдна, то теперь она проэволюционировала настолько, что практически её невозможно заметить, ибо и выглядит-то она не как ложь, а как чёрт те что и с боку бантик! А в таком виде признать её не просто.
Великая эволюция лжи более… не грезит грубоватыми, а потому безнадёжно наивными планами на мировое господство. Она научила нас называть похлебное рабство — свободным трудом, нищету — минимальной зарплатой, бесчеловечную войну — миротворческой миссией, беспробудный разврат — сексуальным раскрепощением…» (Маськино лавирование. Кригер 2006).
Если же кто-то говорит, что все это ложь, более того, доказывает, позицию говорящего можно объяснить «культурными различиями».
В М-мире исчезают не только границы, но и «культурные различия», так как на фоне индивидуальных они выглядят одним из возможных вариантов внешней классификации, довольно неуклюжим и лишь создающим путаницу. «Конечно, люди живут по-разному, кое-кто даже настолько оригинален, что вообще ни на кого не похож... Но в том-то и дело, что когда говоришь о народе в целом — это всё теория, а вот когда у тебя перед носом один его конкретный представитель — то и неизвестно, как себя вести, мало ли какие у него там культурные ценности набухают — того гляди наступишь» (Маськин и Культурные Различия. Кригер 2005). В романе Кригера различия эти аллегорически представлены в образе дамы: «На голове у неё красовалась китайская красная шапочка с длинной косичкой, завёрнута она была в роскошный японский халат, надетый поверх русской телогрейки, а на ногах у неё были техасские сапожки со шпорами, к которым уже и прикреплялись нанайские лыжи». Таким образом, культурные различия предстают как дресс-код, т. е. еще один способ отделить «нас» от «них», противопоставить «наших» «вашим», и, наконец, с чистой совестью крикнуть: «Наших бьют!». «Не кажется ли вам, уважаемая мадам Культурные Различия, что многие просто прикрываются этими пресловутыми “культурными различиями”, чтобы пакостить и гадить безнаказанно, да ещё при этом умудряются оставаться в беленьком, мы, мол, не виноваты, что у всяких там Маськиных было другое детство и они писали в горшок с этикеткой на другом языке? — высказался Маськин».
Таким образом, М-мир не является достоянием какой-либо национальной культуры: он может быть интересен англичанам, французам, жителям Африканского континента, он создан для людей, а не для граждан (нацменьшинств или нацбольшинств); для встречи одного я с другим. Этот мир предполагает наличие бессчетных иных миров, равных ему по статусу, но не похожих по сути. Обвинять Кригера в руссофобии, антисемитизме, антимусульманстве, антикатоличестве, антиамериканизме и пр. и пр. бессмысленно. С таким же успехом можно обвинить полиглота в том, что он пренебрегает родным языком.
Книги о Маськине уже вышли на английском и французском языках, причем автор переписал значительную часть шуток, чтобы сделать книгу понятной и иностранному читателю (Маськин — Lilli-Lapin во Франции и Lilli-Bunny в Англии и США; см.: Lilli Bunny and the Secret of Happy Life. Florida: Llumina Press, 2005. Lilli-Lapin — Le secret d’une vie heureuse. Paris: Joseph Ouaknine, 2006).

Еще одним признаком государства (т. н. вторичным государственным признаком) является наличие экономики.

Экономика vs. должна быть глобальной

— А ты не знаешь случайно, откуда это слово взялось – «лэвэ»[2]? Мои чечены говорят, что его и на Аравийском полуострове понимают. Даже в английском что-то похожее есть...
— Случайно знаю, — ответил Морковин. — Это от латинских букв «L» и «V». Аббревиатура liberal values.
Виктор Пелевин. Generation П

Описывая мир подручных вещей Dasein, Хайдеггер сравнивает его с мастерской ремесленника, в чем, безусловно, сказалось влияние реалий немецкого городского быта. Для М. это мир натурального хозяйства, что вовсе не означает замкнутости или попытки подорвать мировую экономику. Апология натурального хозяйства — попытка вернуть труду созидательный смысл, утраченный современным индустриальным обществом. И именно глобальная экономика, согласно Кригеру, лишает труд созидательного (да и любого другого) смысла. Следующая схема предлагается Маськину еще одним аллегорическим персонажем — Рыночной Экономикой:
«— У фифапопов жарко, так? Значит, валенок у них нет, так? Значит, у них дефицит валенок, так? Мы, поставляя им валенки, этот дефицит уничтожаем и тем самым балансируем фифапопскую экономику. Понятно?
— Нет, не понятно! — ещё больше возмутился Маськин. –На кой фифапопам валенки?!
— Так, делаю пояснение для особо вдумчивых, — процедила Рыночная Экономика. — Фифапопы продают валенки нашим эскимосам, эскимосы за это посылают им пустые бутылки из-под огненной воды, которую мы им же и поставляем на отобранные у вас же орехи. Фифапопы наполняют бутылки из-под огненной воды зажигательной смесью и борются с соседними попофипами за свободу и независимость Фифапопии от погодных условий и жаркого климата…»
В позапрошлом веке К. Маркс вывел эпохальную формулу всеобщего универсального обмена: «Деньги — Товар — Деньги штрих». В ней он не только объединил все бесконечное многообразие творений человека в безликой категории «товара», но и отвел им второстепенное место в человеческих отношениях. Главное в формуле Маркса — пресловутый штрих, который каждый обитатель этой планеты должен добавлять к существующей денежной массе, жертвуя большей частью отпущенной ему жизни. По мере виртуализации денег виртуализовался и товар. Сегодня совершенно не важно, что вы производите — шарикоподшипники, гениальные картины или бумажный мусор: вложенная вами в глобальную экономику частичка жизни превратиться в «штрих», что и будет зафиксировано в средоточии современного мира, находящегося над государствами, нациями и религиями — на Бирже. «Биржа — это только деньги, чистые деньги в их первозданной виртуальной красе, и за ними не видно ни людей, ни их хлопот. <…> Биржа — это замечательное изобретение. Благодаря ей в развитых странах деньги не прячут по кубышкам, а вкладывают в биржу,.. таким образом практически все сбережения, включая пенсионные фонды, остаются на рынке и позволяют экономике развиваться, открывая новые предприятия и создавая новые рабочие места, которые позволяют населению зарабатывать больше денег, отчего их сбережения только увеличиваются, что, в свою очередь, возвращает денежную массу обратно на биржу. <…> Пока биржа идёт вверх — всем хорошо. Все обогащаются, кроме тех неудачников, кто играл на понижение... <…> Но стоит бирже начать падать — всем плохо, экономика приходит в упадок, потом наступает глубокий кризис, который обычно заканчивается войной и полной катастрофой. <…> И не важно — добросовестный ты работник или лодырь, если биржа падает — у тебя не будет ни работы, ни клиентов... Ибо вся твоя крупная клиентура повыпрыгивает из окон небоскрёбов с криками: «Я разорён!», а мелкая клиентура разбредётся по биржам труда и тюрьмам...» (Маськин на Уолл-стрит. Кригер 2006).
Этот гимн Бирже, созданный совместно Маськиным и его Правым Тапком как нельзя лучше отражают абсурдность существующего положения вещей. Из творца человек превращается в механизм по обогащению денежной массы, в пассивный элемент огромного механизма, цель которого — не допустить остановки в своем функционировании.
Альтернативой такому глобальноэкономическому «обуванию» (см.: там же) человека выступает «натуральное хозяйство» М. В натуральном хозяйстве творения рук человека не предназначены для обмена на другие творения. Как это не парадоксально, они предназначены для самого человека и его друзей. Они не подпадают под категорию «товар» и не поддаются учету на Бирже; кусочек жизни, который вкладывает в них человек, переходит к другим людям, а значит, возвращается сторицей.

Что же такое романы Кригера?

Картина М-мира: общий план

Вот в средние века было интересно. В каждом доме жил домовой, в каждой церкви — Бог... Люди были молоды! А теперь каждый четвертый — старик. Скучно, мой ангел, ой как скучно.
А. Тарковский. Сталкер // http://www.tarkovsky.net.ru
Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?
Артур Конан Дойл. Этюд в багровых тонах

Современный мир все более напоминает Зазеркалье, где, по замечанию Черной Королевы, необходимо быстро бежать, чтобы просто остаться на месте. «Современный человек — “торопящийся человек”, его сознание определяется отношением ко времени. Время порабощает человека, вся его жизнь развертывается sub specie temporis. Циферблат со спешащей стрелкой вполне мог бы стать символом нашей цивилизации» (Гуревич А. Я. Категории Средневековой культуры). Отчасти это объясняется господством «естественнонаучных» представлений, согласно которым время есть пустая длительность, а пространство — протяженность. Но природа не терпит пустоты, а значит бесхозные пространство и время должны быть освоены, т. е. их необходимо пометить: с помощью табличек «Private», «Время — деньги» или каким-либо другим способом. «Им [охапочным котам] даже прислал телеграмму президент Соединённых Штанов мистер Бушкин, где выражал благодарность за подкинутую идею освоения вселенной путём потраты всего госбюджета за грядущие двадцать лет на то, чтобы именно американский астронавт мог первым помочиться в песочек на поверхности Марса и, если повезёт, то спрыснуть и более удалённые миры» (Маськин и Кислые Щи. Кригер 2005). Завоевание бесхозного пространства — вот лозунг современной цивилизации.
В М-мире, как это было отмечено выше, бесхозного пространства нет (см. Письмо Сенеке о пользе Дармовых яблок: «Яблоки ничьи, то есть Мои…»). Мир подарен Богом не какому-либо конкретному человеку, но всем. Время же в этом мире предстает как череда событий. Более того, предшествующие эпохи не являются прошедшими (т. е. безвозвратно утраченными); их обитатели участвуют в действии вместе с нашими современниками. Наполненность мира предметами и событиями, его принципиальная не-пустота сближают хронотоп М-мира и средневековый (ср.: «Время , — пишет он [Гонорий Августодунский], — не что иное, как смена (череда) вещей (событий) (vicissitude rerum)» Гуревич А. Я. Указ. соч).
«К чему же призывает нас г-н Кригер? — воскликнет благонамеренный читатель. — К возврату в мрачное средневековье?» Во-первых, этот «возврат» уже происходит (см., например: Эко У. Средние века уже начались, где одним из средневековых признаков в современном обществе постулируется развитие корпоративных структур и их доминирование над государственными). Во-вторых, никакого возврата нет. Как справедливо заметил князь Кропоткин, «история не представляет собой непрерывной линии развития, скорее неизбежную цикличность» (Маськин и анархия. Кригер 2005). Да и таким ли мрачным было Средневековье?
В центре средневековой вселенной, созданной Богом, а потому не случайной и не собирающейся вот-вот исчезнуть, находилась Земля. И на ней жил человек, созданный Богом по собственному подобию. Затем на смену религии пришла наука, заявившая о своей способности ответить на любые вопросы. Земля стала вращаться вокруг Солнца, Солнце — вокруг центра Галактики, та — вокруг очередного центра… Дом человека превратился в песчинку на задворках Вселенной, при том, что ответить на вопрос «Что же такое Вселенная?» наука так и не смогла. «Профессора Кислых Щей — учёные чистой воды, рыцари науки без страха и упрёка, — постановили в результате тонкого наблюдения, проделанного восемьдесят лет назад с применением суперточной поварёшки, что всё, в чём мы живём, и всё, что было и будет, есть не что иное, как Кислые Щи. Оставшиеся восемьдесят лет учёные лишь уточняли подробности» (Маськин и Кислые Щи. Кригер 2005). Кому-то может показаться — автор сгущает краски. В таком случае он может ознакомится с кратким обзором мнений, выуженных из Рунета с помощью Google по запросу «форма вселенной»[3].
С точки зрения теории относительности гелиоцентрическая система не является единственно возможной: мы можем принять за точку отсчета любой объект. Однако для расчетов ученым удобнее считать, что тело, обладающее меньшей массой, вращается вокруг обладающего большей. Аналогичным образом предпочтительной для политического мироустройства считается демократическая форма государства. «Нынче всё в мире изменилось… Решило Солнце, что все вокруг него должны вращаться, — что поделаешь, вращаемся. Ведь Солнце гораздо больше всех остальных по массе, а демократия — это ничто иное, как право большинства обижать меньшинство» (О пользе и вреде зимней спячки. Кригер 2006). Заменив религию, наука превратила Землю в песчинку на краю Вселенной, человека — в частичку «народных масс». Причем неопределенность масс и вселенных науку нисколько не беспокоит: был бы термин. Наука реалистична (см. сноску 1). Такой подход все менее устраивает человечество, и вера в науку, начиная с конца 20 века, испытывает кризис.
Человечество всегда было склонно создавать себе героев. Каковы они, герои 20-го века? В начале века ценился ум и способность к самоорганизации (Шерлок Холмс). Позднее к ним добавилось владение последними достижениями научно-технического прогресса (Арсен Люпен), внешнее обаяние и сексапильность (Джеймс Бонд, Индиана Джонс). Но начиная с 70-х годов обычные человеческие качества уже не устраивают широкую публику. Появляются «Звездные войны» Д. Лукаса, в которых научная фантастика соседствует с восточным мистицизмом. Затем на сцену выходит Бэтмэн, для которого технические приспособления вторичны, и, наконец, Гарри Поттер. Ошеломляющий успех «поттерианы» можно объяснить только одним: утратив под влиянием науки веру в Бога, а затем разочаровавшись в науке, человек обращается к древнейшим, анимистическим представлениям о мире. Это не Средневековье. Это Каменный век.
Какую же альтернативу предлагает человечеству Борис Кригер? В центре созданного им М-мира находится человек; количество миров равно количеству людей (если, конечно, они это осознают); основой отношений между мирами становиться не захват, а общение (захват неконструктивен, поскольку захватить можно внешнюю оболочку, а не суть). Цель М-мира — счастье его жителей. В этом мире совершенно другое время. Так на замечание Гераклита о реке, в которую нельзя войти дважды, М. отвечает: «Не могу сказать,.. пруд-то у нас не проточный...». Может быть, кто-то упрекнет М. в культивировании «застоя», только не люди, пережившие ускорение, интенсификацию-90 и перестройку. Глядя на то, что происходит в хозяйстве М., читатель может остановиться и ЗАДУМАТЬСЯ. Ему предлагается пересмотреть систему ценностей, навязанную рекламой, телевидением и прочими СМИ (средствами манипулирования индивидом), вспомнить о том, что «товар» когда-то был вещью (полезной или бесполезной, а не престижной или непрестижной); что человек по природе своей добр (а не мобилен, гламурен, крут и пр. и пр.); что, наконец, все мы — люди, независимо от национальной, конфессиональной и прочих принадлежностей, а те, кто пытаются нас в этом разубедить, мягко говоря, неправы.
Борис Кригер и современный литературный процесс
Что предлагают сейчас массовому читателю массовые писатели? Романы о светской (или корпоративной, все так запутано) жизни различной степени цинизма, стимулирующие карьерный зуд и потребительскую активность; фэнтези, предлагающую уход из современного общества в более спокойный и разумный мир колдунов, монстров и героев. Существует также мэйнстрим (точнее мэм-стрим, при встрече с которым следует гаркнуть «Йес, мэм», щелкнуть каблуками и занести название в свой органайзер для повышения статуса; более подробное знакомство необязательно). Книги о М. предлагают окунуться в спокойный и разумный мир, не отделенный к тому же от окружающего нас мира. Более того, маськописание (и маськочитание) есть способ ненасильственного и экологически безвредного освоения окружающего мира. Эти книги не понравятся тем, кто уверен: цель жизни — слиться с согражданами в экстатическом движении вверх по конвейеру к контейнеру вторсырья, тем, кто готов занимается производством бессмысленных деталей, а затем потреблять столь же бессмысленные полуфабрикаты, произведенные коллегами. Для тех же, кто чувствует себя на конвейерной ленте не слишком комфортно, книги о М. могут стать лекарством. А может быть, подтолкнут к тому, чтобы сделать этот мир более осмысленным.
По сведениям древних китайцев, на Луне живет лунный Маськин, занимающийся натуральным хозяйством: под сенью акаций толчет он в серебряной ступке снадобья, чтобы приготовить эликсир бессмертия. Говорят, именно из-за его протестов американцы свернули в середине 70-х программу колонизации Луны. Так что возможно все.
[1] Реализм — направление в средневековой схоластике, признававшее объективную реальность общих понятий (универсалий), существующую до вещей (крайний реализм) или в вещах (умеренный реализм). Наглядную иллюстрацию существования универсалий современный телезритель может увидеть в рекламе стирального порошка, когда на экране, наряду с рекламируемой маркой, появляется серая коробочка с надписью «Обычный порошок». Ни в одном из хозяйственных магазинов планеты подобный продукт обнаружен не был. И тем не менее миллионы телезрителей могли воочию убедиться в реальности его существования.
[2] «Лаве (Социальные / Молодёжный жаргон /Жаргон тусовки /) — деньги» (http://www.jargon.ru) < «Ловэ́ – деньги (м. р.)» (Цыганский язык: Грамматика и руководство к практическому изучению разговорной речи современных русских цыган, с приложением: переводов цыганских песен на русский язык, образцов разговоров, рассказов, собрания типичных выражений и словаря употребительнейших слов, с указанием правильного их произношения // Сост. П. Истомин (Патканов). М., 1900.
[3] О Вселенной (No comment)
«Тщательно изучив Ветхий Завет, Ашер [James Ussher (1581–1656), Archbishop of Armagh, Primate of All Ireland, and Vice-Chancellor of Trinity College in Dublin] пришел к выводу, что Бог создал Вселенную в шесть часов вечера 22 октября 4004 года до нашей эры. Изначально он остановился на 23 октября, но слова из Библии “И был вечер, и было утро: день первый” убедили его во мнении, что речь идет о вечере 22-ого и утре 23-его числа» (http://www.evangelie.ru/forum/t11048.html).
«Так какую же геометрию для нашей Вселенной выбрать: евклидову, сферическую или гиперболическую?» (http://www.astronet.ru/db/msg/1194194)
«Существует множество поверхностей, которые топологически отличны от тора и сферы. Например, добавив к тору ручку, подобную той, что мы видим у чашки, мы получим новую дырку, а значит, и новую фигуру. Тор с ручкой будет гомеоморфен фигуре, напоминающей крендель, которая в свою очередь гомеоморфна сфере с двумя ручками. Добавление каждой новой ручки создает ещё одну дырку, а значит, и другую поверхность. Таким способом можно получать бесконечное их количество» (http://wsyachina.narod.ru/astronomy/configuration_universe.html).
«На основе данных, полученных с Зонда микроволновой анизотропии имени Уилкинса (Wilkinson Microwave Anisotropy Probe — WMAP), орбитальной обсерватории, наблюдающей космический микроволновой фон, американские математики высчитали, что Вселенная, скорей всего, конечна и имеет форму додекаэдра (двенадцатигранника)» (http://www.membrana.ru/lenta/?2249)
«По данным моделирования, результаты наблюдений WMAP свидетельствуют о том, что Вселенная представляет собой набор бесконечно повторяющихся додекаэдров — правильных многогранников, поверхность которых образована 12 правильными пятиугольниками. Именно такую форму имеют знакомые всем футбольные мячи. При этом, по мнению астрономов, сходство между “додекаэдровой” моделью Вселенной и данными WMAP просто “потрясающее”, и они “соответствовали друг другу гораздо лучше, чем можно было вообразить”. (Межконфессиональный христианский форум. http://www.evangelie.ru/forum; комментарии: [УСИЛОК]: Да, это уже интересная новость. Но сразу же возникает вопрос: а что за ее границами?!. У вас нет никакой весточки по этому поводу? [Allent]: на трех китах стоит как обыкновенно вселенные это делают (там же))
«Но если Вселенная имеет вид футбольного мяча, то что находится у нее “снаружи”? Это очень часто задаваемый вопрос, и ответ на него очень простой: там находится четвертое измерение» (http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2905.html).
Альтернативное мнение:
«Вселенная может иметь форму не какого-нибудь там шара или додекаэдра, а ... рожка или горна. Точнее говоря весь наш космос оказывается вытянут в этакую длинную трубку, с узким концом с одной стороны и “раструбом” с другой. Такая “конструкция” нашей Вселенной кроме всего прочего подразумевает, что она конечна, а в каких-то ее местах встречаются области, где можно увидеть собственный затылок» (http://www.astronet.ru/db/msg/1197830)
Ну и на десерт:
«Теория о Ложке
Ложки в Матрице не существует. Следовательно, всё пространство рядом с Ложкой тоже не существует. А если ни Ложки, ни пространства рядом с ней не существует, то и Матрицы тоже не существует.
А что же есть Ложка? Ложка представляет собой некую субстанцию, содержащую в себе Матрицу. А поскольку Матрицы не существует, то Ложки в этой Матрице тоже не существует. Следовательно, Ложки в Ложке нет. А нет её, потому что она Матрица.
Чем это грозит человечеству? А тем, что раз Ложка Матрица, то Матрица существует только в этой Ложке. А по законам Матрицы, всего пространства рядом с Ложкой нет. Следовательно, в Реальности есть только Ложка, которая есть Матрица. А раз в реальности ничего кроме Ложки нет, следовательно, нас (людей, природы) в реальности тоже нет.
А где же мы и кто мы есть тогда? Резонно предположить, что мы в Матрице. А поскольку Матрица существует только в Ложке, то мы тоже существуем только в Ложке. Всё существует только в Ложке. А на самом деле ничего, кроме Ложки нет.
И вообще, получается, что наша вселенная имеет форму Ложки»
(http://lozhki.net/spoon_universe.shtml).
По свидетельству несохранившихся очевидцев, принц Гаутама, ставший впоследствии буддой, на вопросы о глобальном мироустройстве отвечал глубокомысленным молчанием. К сожалению, он тоже не сохранился.

Филологические аспекты романов о Маськине

Филологические аспекты романов о Маськине
Сергей Кузнецов
Мáськин — литературный герой, созданный Борисом Кригером (Кригер Б. Маськин. Роман-шутка с намеком. М., 2006; Он же. Маськин зимой. Роман-шутка с сарказмом. М., 2007), теоретик и практик натурального хозяйства, демиург-экзистенциалист; автор эпистолярного наследия («Письма к Сенеке»). Находясь под патронажем английской королевы, отдал дань английской литературе конца 19 начала 20 века (Л. Кэрролл, А. А. Милн), но при этом не смог избавиться от русских корней (М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский), что нашло свое отражение в мотивах богоискательства, антиурбанизма и остросоциальной проблематике, присутствующих в вышеперечисленных книгах.
В строгом смысле слова М. нельзя назвать литературным персонажем: он ось литературного пространства, созданного Б. Кригером, своеобразный «вампитер» (термин К. Воннегута), центр притяжения, место встречи прочих персонажей. Иконографический образ М.-зайца, созданный художником И. Голуб, позволяет провести параллель с Белым Кроликом Л. Кэрролла, невольным проводником Алисы в нижний мир волшебной страны. Однако М. не является проводником пассивным («сталкером», бросающим гайки в неведомое), он приглашает читателя в свой мир, элементы которого создаются порой тут же, ad hoc. Таким образом, М. выступает в качестве демиурга окружающего его художественного мира (далее — М-мир).
Картину М-мира отличает ряд особенностей литературного, философского и социально-экономического характера.
Литературные особенности М-мира
Литературный генезис
Корни литературного дерева М-мира уходят в глубь весьма своеобразного участка культурного слоя, образовавшегося на просторах СССР в 70-х гг. прошлого века. В это время существовала литература разрешенная и скучная (т. н. соцреализм (со-творчество); цреализм, по-видимому, происходит от неправильно прочтенного creator — «творец») и литература интересная, но запрещенная (т. н. «самиздат», массовому читателю недоступный). Но существовал также корпус книг разрешенных, интересных и доступных. Помимо классиков важным элементом этого корпуса были переводные сказки, в своей весовой категории остававшиеся вне конкуренции для современных советских аналогов: мальчики из Уржума, Ульяновска и пр., даже работая в команде, не могли соперничать с героями Г.-Х. Андерсена, Л. Кэрролла, А. Милна, А. Лингрен, причем последние воспринимались как «свои», а не пришедшие из чуждого капиталистического мира, т. е. в читательской рецепции стали героями родной литературы. Сказки не признают границ, и дети 70-х росли истинными космополитами духа. Подрастая и начиная знакомится с произведениями Гоголя, Достоевского, Толстого, они не забыли свои прежние увлечения. В мире детства остались мушкетеры Дюма и пираты Сабатини, а Винни Пух, Алиса, Мумми-троль сохранились, войдя в систему знаков свободного от идеологического диктата нового взрослого мира (одна из наиболее радикальных рок-групп русского андеграунда — «Алиса»). Элементами данной системы являются предметы реального мира, при этом законы реальности могут изменяться, причем, в отличии от волшебной сказки, без какого-либо магического воздействия или мистического вмешательства. Все происходит так же, как в детской игре: чайное дерево, выращенное из чайной чашечки (Маськин и свидетели Егора. Кригер 2005), плодоносит пакетиками с чаем, а большая лужа во дворе превращается в Маськин Атлантический океан, по которому герой плывет «туда, на Восток, где всё начинается и заканчивается» (Маськин и капитан ибн-Маслинкин Алибабуев. Там же).
Однако игра со смыслами — далеко не главная цель Кригера. Романы о М. состоят из коротких глав-новелл, каждая из которых представляет собой законченную историю дидактического или полемического характера. По сути, это сборники притч. Европейская притча восходит к традиции библейского повествования, цель которого, с одной стороны, передача опыта, накопленного поколениями (см. Манн Т. Иосиф и его братья), с другой — афористичное изложение базовых идеологических постулатов, но не в виде догматов, навязываемых читателю, а в форме парадоксальных, выходящих за рамки обыденности ситуативных моделей, заставляющих читателя по-новому взглянуть на окружающий его мир (новозаветная притча).
Еще блаженный Августин предложил 4-уровневый принцип толкования библейских текстов: буквальный (сюжет; что изображено); аллегорический (раскрытие смысла образа; как изображено: цвет, свет, жест, пространство, время, детали и пр.); моральный (зачем, что говорит это лично тебе, уровень обратной связи); анагогический (толкование текста в высшем, символическом значении, открытие глубинного смысла). В книгах Кригера занимательный сюжет не является целью: он должен быть осмыслен на более глубинном уровне. Иногда толкование присутствует в самом тексте: так в главе «Маськин и мышиная возня» (Кригер 2006) рассказывается история о том, как мышки, чьи норки засыпаны снегом, «наспех собирают поклажу и толпами начинают иммигрировать в Маськин дом». Иммиграция, как известно, сопряжена с бюрократическими трудностями: «Мышки, желавшие попасть в Маськин дом легально, должны были подавать заявление через пса Колбаскина, который при этом их нещадно облаивал, подчиняясь своим пограничным инстинктам. Если кое-какие заявления и попадали на рассмотрение кошки Баси, то она прямо на них простодушно засыпала, ибо кошки любят спать на всяких деловых бумагах и открытых книжках. В конце концов заявления стыривал барабашка Тыркин и уже умудрился собрать у себя в каморке солидный архив». М. решает проблему, наладив «производство маленьких печек-теплушек, коими бесплатно и обеспечил всех мышек в округе <…> а также организовал зимнюю столовую, где лично подавал им горячую манную кашу». В аллегорической форме здесь рассматривается проблема иммиграции и способ ее решения (вполне традиционный для современного менталитета: экономическая и гуманитарная помощь слаборазвитым странам). Однако моральное толкование, предлагаемое Кригером, представляет проблему в совершенно новом свете. Конечная цель не в том, чтобы удержать чужаков по ту сторону границы, но убрать сами границы:
«Бог создал этот мир без границ, паспортного контроля и таможенных сборов.
Люди должны перестать делить себя на своих и чужих.
Мальчик в Конго должен быть нам не менее милым, чем соседский мальчуган.
Дарите любовь невзирая на расы и континенты» (там же).
Но и это толкование не является конечным. Отсутствие границ в символической форме отражает принципиальную открытость М-мира на самых различных уровнях (культура, национальная самоидентификация и т. д.). Об этом речь пойдет ниже.
Однако символическое толкование рождается не в отдельной главе, а в их сочетании. Каждая история — фрагмент мозаики, замысел которой становиться понятен, если взглянуть на произведение целиком: показать, что мир — не набор принятых кем-то догм и традиционных моделей поведения, а взаимосвязь вещей, смысл которых может быть явлен каждому — стоит только задуматься. Цель своего творчества Кригер формулирует в главе «Маськин сизифов труд» (Кригер 2006): «Помните, Сизиф у Камю — это человек, который поднялся над бессмысленностью своего существования, который в этой бессмысленности обрёл свой смысл и свою гордость. Как бы тяжела и бесцельна ни была жизнь — это наша жизнь, и мы должны её прожить достойно, и Маськин нам в этом подмога».
Остросоциальная направленность произведений Кригера позволяет вспомнить о традициях русской социальной сатиры, в частности, о произведениях Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина, создавших литературные модели русской действительности, словно в зеркале отражающие ее недостатки. Для представителей русского «критического реализма» мир является объектом исследования, за которым наблюдает внеположенный ему субъект-писатель. Губернские города Щедрина и Гоголя замкнуты, отделены от остального мира. Словно в колбе химика предстают они перед читателем: процесс, который там происходит, должен завершиться выпадением неаппетитного осадка, подлежащего утилизации. У Кригера описываемый мир не внешний объект, а жизненное пространство, дом, в которым мы живем, и описать его можно только изнутри, приблизиться к героям, стать с ними на равных. Для М-мира процесс познания происходит не в эксперименте субъекта над веществом, а в игре, т. е. диалоге равноправных субъектов, существующих в одном мире, и результат здесь заранее не задан. Человек с раннего детства исследует вселенную двумя способами: либо вступает в контакт (игру) с явлениями мира, ищет с ними общий язык, либо анализирует явления, пытаясь понять, «что же внутри у этой забавной игрушки». Второй путь является обязательным элементом современной естественнонаучной парадигмы, первый реализуется в рамках М-мира.
Совмещение традиций западноевропейской литературной сказки, христианской притчи и русской социальной сатиры, особым образом переосмысленных, создает основу неповторимой поэтики произведений Кригера.
Поэтика маськописания

«Попытку вместить философию мира в деточные истории иначе как сизифовым трудом не назовёшь».
Б. Кригер
Особенности М-языка
Отличительной чертой произведений о М. является языковая игра. «Язык — дом Бытия», как справедливо отметил М. Хайдеггер, а потому при создании М-мира необходимо было создать М-язык. От обыденного он отличается нарочитой несерьезностью, «деточностью» в использовании имен (Кашатка, Шушутка, президент Бушкин, Касторкин); судя по всему, основой послужил язык домашней игры, понятный своим. Значимым свойством такого словоупотребления является отсутствие этикетности, т. е. снятие с персонажей ролевых масок, привычных читателю: персонаж оценивается не по одежде (имени), а по делам его. Кроме того, использование детского языка для рассуждения глобальных философских проблемах позволяет избежать штампов, взглянуть на эти проблемы под совершенно новым углом зрения.
По мере развития традиционная философия все более подпадала под власть собственных дискурсивных моделей. Становясь терминами, слова теряли связь с живым языком, отсылая читателя к предыдущим текстам, а не к реалиям мира, который призваны были адекватно описывать. Не случайно философские поиски XX века прошли под знаком критики языка (Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер). При этом альтернативные дискурсивные модели зачастую слишком тяжеловесны и еще дальше отстоят от обыденного языка по сравнению с традиционными: произведения Хайдеггера, например, трудны для восприятия даже в оригинале, не говоря уже о переводах. Переход с языка науки (философии, физики…) на обыденный в произведениях Кригера мешает инерции спекулятивного дискурса увести читателя в область «чистого рассуждения»; возвращает к действительности, словно удар палки учителя дзен: может, мир и иллюзорен, но палка то вот она. «Ваше Пингвинское Высокородие, прошу покорно, позвольте полюбопытствовать, а когда, буквально выражаясь, я ем булочки, они что, тоже облачка атомов или галактики изюмов? – недоверчиво уточнил Плюшевый Медведь…» (Маськин и Снежная королева. Кригер 2006).
Вторая особенность М-языка — словесная игра: буквальные переводы и их обыгрывание («Мелко-мягкая компания», паук Дабыл-дабыл-дабыл-юшкин), реализация стертых метафор, толкование слов в духе народной (или детской) этимологии («холодная война» как война с холодом). В результате использования М-языка возникает эффект остранения: несовпадение читательского ожидания и авторской интерпретации взрывает привычные штампы, как языковые, так и идеологические, позволяет увидеть в привычном новое и странное, т. е. еще раз критически взглянуть на незыблемость этого мира. Это особенно важно для подрастающего поколения, еще недостаточно уверовавшее в навязываемые ему штампы. То, что взрослыми (а в особенности взрослыми СМИ) подается как истина, в М-мире предстает элементом игры, который может быть подвергнут критике («так не бывает», «это не правильно»), и ребенку самому предоставляется сделать выбор. Так происходит воспитание Шушутки: «А ему говорилось: “Чёрные утверждают, что это белое, в то время как белые полагают, что это чёрное. А ты, Шушутка, сам решай, что тебе думать и считать. Формируй своё собственное, так сказать, неоднобокое мнение”» (Маськино утрирование. Кригер 2006).
С точки зрения развития литературы использование М-языка представляется весьма перспективным, поскольку очищает слова от налипших сверх- и псевдосмыслов, вырывает их из цепких клише светской болтовни, заставляет вспомнить о первоначальном значении. К настоящему моменту фраза «Роза есть роза есть роза есть роза…» уже произнесена, отдискутирована, прокритикована и повешена на стенку в виде бессмысленной засохшей гирлянды. Не пора ли вновь подойти к клумбе и с удивлением обнаружить, что роза — это цветок?
Автор и герой в М-мире
Романы Кригера, как уже говорилось, состоят из отдельных глав, имеющих притчевый характер, композиционно законченных и слабо связанных сюжетно. Однако назвать их «сборниками рассказов» нельзя: смысл возникает только при целостном восприятии этих произведений. Воспринять «истории» как единый текст помогает образ М. Он не обладает какими-либо необычными привычками (как, например, трубка Холмса, его игра на скрипке и пристрастие к морфию). Лишен он и характерных внешних признаков. Как заявляет сам автор, «в некоторых зарубежных изданиях первых книг про Маськина было создано ошибочное впечатление, что Маськин сам является кроликом или даже зайцем. В японском переводе Маськин был вообще представлен курицей, несущей традиционные японские яйца Акомутояйко. В немецком издании Маськин изображается крыской в военной фуражке, а на языке майори — Маськин вообще неодушевлённый предмет. Автор ответственно заявляет, что Маськин ничем из вышеперечисленного не является. Маськин — это вы, позвольте мне напомнить, мой мужественный читатель, Маськин — это вы, моя обворожительная читательница!» (Неудавшаяся любовь Плюшевого Медведя. Кригер 2006). Тем не менее образ М. весьма ярок и не оставляет читателя равнодушным. Дело в том, что его основной отличительной чертой является особое отношение к миру: свободное от штампов восприятие ситуации и адекватная реакция на происходящее. М. — абсолютно положительный персонаж, в котором воплощены представления автора о лучших человеческих качествах. В этом герой и автор близки; порой их голоса сливаются, как это происходит в последней главе второй книги: «…как рассказывала мать Тереза, однажды она нашла на стене своего дома для бездомных детей в Калькутте надпись, в соответствии с которой Маськин и жил…
Надпись гласила, что люди часто несправедливы, иррациональны и эгоцентричны. Всё равно прощай им! И Маськин прощал. Люби их всё равно! И Маськин любил. Он любил не только людей, но и букашек всяких, он любил даже неодушевлённые предметы, а любовь, что бы там ни говорили — это работа.
Если ты добр, — гласила надпись, — люди могут обвинить тебя в эгоизме и утилитарных мотивах. Будь добрым всё равно!..
Если ты успешен, — предсказывала надпись, — у тебя появится много ненастоящих друзей и много настоящих врагов. Будь успешным всё равно! И Маськин был самым успешным Маськиным из всех Маськиных, которых я знал, хотя друзья его нередко подводили, а вот враги неотсутпно следовали по пятам.
Если ты честен и искренен, люди легко могут тебя обмануть, однако будь искренним и честным всё равно! И Маськин всегда говорил всё как есть и никогда не кривил душой.
То, на что ты потратишь годы, чтобы построить, другие могут разрушить за одну ночь. Всё равно строй! И Маськин строил...
Если ты счастлив, многие будут тебе завидовать, но будь счастлив всё равно! И Маськин был счастлив!
Добрые дела, которые ты делаешь сегодня, будут скоро забыты. Делай их всё равно! И Маськин делал!
Сколько бы ты не давал людям, им никогда не будет достаточно, даже если ты, как Данко, отдашь им своё сердце. Всё равно давай им! И Маськин давал, всё что мог.
В конечном счёте всё это между тобой и Богом, частичка которого живёт в тебе, а вовсе не между тобой и людьми, — подводила итог надпись.
Вы не пробовали жить в соответствии с надписью на сиротском приюте в Калькутте? Вы попробуйте. Это возможно» (Маськин сизифов труд).
В этом фрагменте реальный исторический персонаж, литературный герой и его автор предстают единомышленниками, выступающими перед читателем с единой программой. И все же автор романов о М. не равен герою. Уже фразой «Маськин — это вы», открывающей первую книгу и повторенной во второй он дистанцируется от своего творения. Смысл подобного расподобления в том, что автор и М. играют в романах разные роли: М. задает идеальную модель поведения, суть которой в том, что мир необходимо воспринимать таким, каков он есть, но и не идти у него на поводу. Автор же выступает как критик действительности, и подчас довольно жесткий. Его ремарки подчас наполнены резким сарказмом, на который благодушный М. просто не способен: «В современном мире мыслящий человек страшнее террориста, и это твёрдо установленный факт. Даже самый страшный теракт может уничтожить многих, но он никогда не сравнится с разрушающей силой мысли, никогда он не подорвет самые устои ни одного ублюдочного государства. А вот мысль — свободная, толковая, трезвая мысль на это способна. Поэтому, запретив читать, людям автоматически приостановят мыслительный процесс, потому что размышлять во время просмотра телевизора не удалось бы даже Юлию Цезарю, ибо мелькание омерзительных картинок настолько увлекло бы императора-многостаночника, что он напрочь позабыл бы свои притязания на место в истории». Резкость и эмоциональность отступлений характеризует позицию автора, который не может мириться с существующим положением вещей, превращает детские истории в публицистические высказывания по поводу проблем, волнующих современное общество, что добавляет произведениям Кригера актуальности, свежести и динамизма. Однако непререкаемая категоричность отдельных оценок (равно как и пространность подобных ремарок: в главе «Шушутка и премия Пукера» они занимают 76% текста, тогда как история Шушутки, вынесенная в заглавие, всего 3%) может быть воспринята читателем как навязывание автором своего мнения, что противоречит установке на антитоталитаризм, постулируемой Кригером.
Авторские отступления выполняют и другую функцию: они содержат обобщения, выводящие читателя за пределы рассказанной истории, они служат связующим звеном между гармоничным литературным пространством и внешним миром, отнюдь не столь идиллическим. Иногда они имеют исповедально-лирический характер подобно знаменитым лирическим отступлениям Гоголя:
«Народ мой, почему ты никак не можешь успокоиться?
Почему ты не можешь раз и навсегда за себя постоять?
Почему не можешь ты любить самого себя, как любят себя другие народы?
Две тысячи лет на чемоданах... Но дадут тебе другую отдельную планету, ты и там так сам себя достанешь, что побегут несчастные сыны твои, как угорелые, в разные стороны...
Прости меня, народ мой, если можешь, прости! Но болью бессилия сжимается сердце моё всякий раз, когда я думаю о тебе, и душат слёзы отчаяния всякий раз, когда я заглядываю в твои тёмные, полные неизъяснимой еврейской грусти глаза, столь часто помутнённые безумием. Тем более, что эти глаза я вижу и в своём зеркале каждый день...» (Маськин и инопланетянин Вася. Кригер 2006).
Авторские отступления нарушают линейный характер повествования. Из времени рассказываемой истории автор может перенестись в 19 век или во времена викингов. Это связано с особой стратегией чтения в М-мире, в корне отличающейся от той, что навязывает нам школьная программа: начать с Гомера и медленно двигаться по восходящей в сторону нашего современника NN, чье творчество одобрено Министерством просвещения. Для М. не существует хронологически предшествующих и последующих текстов: он работает совместно с Л. Толстым, пишет письма Сенеке и спорит с Декартом о том, что волнует его в данный момент. Литература предстает перед М. (и читателем) не вектором, а полем, по которому можно бродить в различных направлениях. Именно такой и является естественная установка читателя, от сказок Андерсена — к Дюма, Каверину, Бродскому, Шекспиру, Прусту… Подобная стратегия чтения была предложена в рамках рецептивной эстетики В. Изером (напр., «Вымыслообразующие акты») и предполагает свободу читателя выбирать, что было сначала, а что потом.
Отношение Кригера к литературным предшественникам лишено всяческого пиетета. «Маськин попросил Льва Николаевича Анну Каренину под поезд всё-таки не бросать... или пусть хотя бы окажется, что ей только ноги отрезало, а потом её выходили, ноги пришили, и она стала председателем клуба излеченных инвалидов. Так, мол, сейчас модно — надо либо про инвалидов, либо про однополую любовь писать. А под поезд уже не модно...» Переписывание претекстов стало чуть ли не обязательным атрибутом современного постмодернистского дискурса, однако в данном случае мы имеем игру не с текстами, а с именами: Кригер борется с безоговорочным приятием авторитетов во всех областях общественной жизни, в том числе и в литературе. Он ищет свой путь в литературе: «В отличие от Достоевского, я не беру читателя за душу и не трясу её с бешенством падучей до тех пор, пока из неё, этой читательской души, не посыплются его собственные скрытые топоры, припрятанные для беседы по душам с пенсионеркой-проценщицей. Я не Толстой, полагающий, что у читателя нет и не может быть своей собственной жизни, и потому ему следует переезжать с вещами в его роман и там селиться, бродить по его несчётным главам, а потом хлясть — и под поезд. Не то чтобы это не выход, но читателю всё-таки хочется жить в своём доме, и хотя бы отчасти своей собственной жизнью» (Маськин сарказм. Кригер 2006). Свобода творчества для Кригера — основополагающий принцип человеческого развития, который он предлагает взять на вооружение и читателю. Формулировку своеобразного литературного credo Кригер вкладывает в уста князя Кропоткина: «Я придаю особое значение единичной человеческой личности. Только учитывая интересы каждого отдельного человека и давая ему свободу самовыражения, сообщество людей может прийти к процветанию» (Маськин и анархия). Но не повредит ли такая свобода тем, кто еще не сформировался как личность? На это вопрос отвечает сам автор: «Да, это очень страшно — предоставить несмышленому существу полную свободу, но дело в том, что существо это никогда не станет смышлёным, пока оно несвободно. Единственное, чего будет добиваться божья тварь, — так это свободы, прямо или исподтишка, подчас даже ценой собственной жизни».
Кроме того, как и в случае с языковой игрой, «панибратство» с классиками снимает с их произведений налет академической пыли, приближает к современной аудитории. Наиболее консервативные читатели могут счесть шутки Кригера мальчишеством, но при этом рискуют оказаться в положении грифа из анекдота, на вопрос козленка: «Почему вы питаетесь падалью, а не охотитесь на козлят?» ответившего: «Молодой ты еще, глупый… Это же классика!»
Отсутствие пиетета к классикам компенсируется в романах о М. иронией по отношению к собственным произведениям:
«Лев Толстой подарил Маськину большой пакет, подписав:
“Настоящему Маськину
от настоящего Льва Толстого.
Бумага, которая всё стерпит”.
Когда Маськин развернул пакет, там оказался рулон туалетной бумаги...»
Свобода критиковать и быть критикуемым — вот принцип литературного творчества, проповедуемый Кригером. С точки зрения литературности романы о М. крайне неоднородны. Автору удалось найти яркий, вызывающий симпатию у читателя образ главного героя, чей ясный, свободный от канонов взгляд на мир служит основой маськописания — нового способа описания окружающего мира, созданного Кригером. Использование «деточного» языка для описания серьезных социально-философских проблем представляется весьма продуктивным, а построенный на основе подобного дискурса роман — фактически бесконечным: он может превратиться в роман-дневник (напр., «Дневник писателя» Достоевского), в котором автор реагирует на события, происходящие в вечно меняющемся мире. Однако стилистически книги о М. пока не вполне совершенны: основной проблемой остается несочетаемость «деточного» языка «истории» и публицистических, тяготеющих к стилистике радикальных политических изданий авторских отступлений. Совмещенные в рамках единого текста, элементы абсолютно различных по своей природе и функциям дискурсов вызывают отторжение как у взрослой аудитории (воспринимающим детскую лексику как «сюсюканье»), так и у детской (ребенок вряд ли поймет, во имя чего с таким жаром ломает копья автор, употребляя при этом малопонятные выражения вроде «ублюдочного государства»; дети — большие ценители семантической точности). Однако подобная стилистическая эклектичность не является непреодолимой. И, возможно, следующий роман о Маськине станет тому доказательством.
Философские аспекты М-мира
Философские аспекты М-мира были в свое время довольно подробно рассмотрены М. Хайдеггером («Бытие и время», «Разговор с Маськиным на проселочной дороге» и др.). Отметим лишь основные пункты его рассуждений. Появлению новых обитателей в М-хозяйстве предшествует встреча и знакомство. Встреча (Begegnung) в данном случае является ключевым понятием в процессе познания мира: не случайно именно встречей с голубыми тапками начинается первый роман о М. Проявляя интерес к окружающему миру (Umwelt), взаимодействуя с ним, М. избегает насильственных действий, предпочитая встречу и разговор. При описании отношения Dasein к другим вещам Хайдеггер старается избежать двусмысленности, а потому вместо глагола понимать (нем. begriffen от greifen ‘хватать’; ср. произошедшие от одного корня рус. понять и взять) использует слово встречать. Готовностью к встрече характеризуется отношение М. не только к вещам, но и к другим Seidens. Случайная встреча, переходящая в диалог — отличительная черта поведения М., которую тот предлагает перенять и читателю. Читателя приглашают участвовать в игре, поскольку, как утверждает Б. Кригер, «Маськин — это вы, если, конечно, добавить немного солнца, манной каши, дружбы с плюшевым медведем, здравого смысла…» Таким образом, термин М-мир можно расшифровать также как мой мир.
Однако эпитет мой не означает, что мир полностью эгоцентричен. Центральное положение М. в М-мире является следствием его положения Dasein (Здесь-бытия) по отношению к наличным вещам, однако при этом М. и вещи (домашние тапки, граммофон, дедушкины часы) выступают как равноправные и однородные, хоть и различные по своей природе формы бытия. Маськино хозяйство (в терминологии Хайдеггера Werkwelt) не просто наполнен подручными (zuhanden) вещами: существование каждой из них (даже при кажущейся экономической бесполезности) имеет для М. важный смысл. Особенностью М-мира в том, что между вещами (Ding) и Seidens (иными Dasein) не существует четкой границы, а в хозяйстве М. она и вовсе отсутствует: Маськины Тапки, Кашатка, домовой Тыркин, сосед Отжимкин и сам М. равноправны не только в онтологическом, но и в экзистенциальном плане. Экзистенциальный статус некоторых обитателей М-хозяйства даже выше, чем у человека: например у булыжника, родившегося «когда большая часть Западной Сумасбродии была огромным полем лавы» и ведущего жизнь сугубо созерцательную. «Поскольку эволюция поступает с камнями гораздо человечнее, чем с людьми, даря им практически вечную жизнь, достойное размеренное существование и возможность неспешного созерцания плодов этой самой эволюции, я смею заявить, что у булыжников есть блат у природы. Мать-природа по знакомству любит их больше, чем нас» (Маськин и булыжник. Кригер 2005). Можно сказать, что, как и люди, вещи, которые мы любим, близкие нам, приобретают душу, и тогда само их присутствие становиться для нас важным. Следую категорическому императиву И. Канта, мы относимся к ним как к цели, а не как к средству достижения таковой.
Выступая в качестве демиурга М-мира, М. вовсе не претендует на свою единственность в этой роли. Создающий свое творение «здесь и сейчас», он признает равный статус любого, созидающего «там и тогда», т. е. других Seidens (Бытийств), и стремится к диалогу. По-видимому, именно фраза «Маськин — это вы» подтолкнула Хайдеггера к идее выдвижения знаменитых положений о «Das Man» (Любом (не путать с Der Mensch)), описывающих наш способ бытия друг с другом: мир, окружающий каждого, является общим миром, поскольку каждый из нас выступает в нем в качестве Любого, равного, взаимозаменяемого в нашей экзистенции (подробнее об этом можно узнать на лекциях профессора в Марбургском университете). То, что я нахожусь в центре мира, не унижает другого, поскольку и он находиться в центре. Некоторые называют это мультиполярностью. К сожалению данные положения были отвергнуты коллегами философа Э. Гуссерлем и Ж.-П. Сартром, зато были с восторгом восприняты Плюшевым Медведем, большим поклонником философии: с тех пор любимое блюдо — манная каша — доставляла ему не только гастрономическое, но и концептуальное удовольствие.
Философскую концепцию, созданную Плюшевым Медведем, Б. Рассел собирался определить как эмпирический экзистенционализм, однако не сделал этого по просьбе самого Медведя («к чему умножать сущности без необходимости» (Материалы к истории западноевропейской философии. Архив автора)). В емкой и афористичной форме она изложена в трех частях работы «Кухонная философия Плюшевого Медведя» (Кригер 2005. Гл. 2). Согласно этой концепции восприятие окружающего мира зависит от индивидуальных особенностей человека, только ему присущих физических и психологических качеств («1. Плюшки лучше, чем блины, потому что они плюшечные» (Там же)), а потому не может быть навязано другому человеку, который, возможно, не является плюшевым и предпочитает блины. Кроме того, наиболее значимы явления и события, происходящие здесь и сейчас, в мире подручных вещей, обладающем окружаемостью (Umhaftetes) и осмысленностью («2. Сегодняшние плюшки всегда вкуснее, чем вчерашние, что бы там Декарт ни говорил, потому что вчерашние давно съедены, а сегодняшние я сейчас ем» (Там же)). С этим положением связано неприятие П. Медведем теоретической науки (см.: Маськин и Скептический Ёжик. Кригер 2006) и религиозного фундаментализма (см.: Маськин и Монах. Кригер 2006). Принципиальная маськоцентричность наряду с мультиполярностью в позиции Плюшевого Медведя привела его также к острой полемике с другим известным философом, Ф. Ницше. Действительно, толерантность по отношению к каждому конкретному маськину, стремление не учить, а учиться в диалоге с Другим прямо противоположны концепции сверхчеловека и профетическим устремлениям немецкого мыслителя. Результаты критики ницшеанства изложены в третей части «Кухонной философии»: «3. Ницше придурок».
Summa teogonica
Множественность и равноправие М-миров, в центре каждого из которых находится маськин, казалось бы, исключает наличие Бога (в противном случае мультиполярность нарушена появлением по крайней мере одного сверх-Полюса). Но это не так. Краткое изложение символа веры в романах Кригера связано опять-таки с Плюшевым Медведем: «Он твёрдо верил, что Бог, наладив мир в самом начале, намеренно оставил его развиваться без своего повсеместного вмешательства, а посему и нам следует брать с Всевышнего пример» (Кашатка, Версачи и Тамагучи. Кригер 2006). Таким образом, онтологически божественное вмешательство присутствует и служит залогом того, что мир — не случайная комбинация элементарных частиц, вот-вот готовая распасться, а Дом для человека, «устроенный» согласно божественной воле. Другое дело — как мы распоряжаемся этим домом…
Доказательство бытия Божия приводится Кригером в 3-м письме от Маськина к Сенеке (О пользе дармовых яблок. Кригер 2005). В первой тысяче знаков числа π Маськин обнаруживает зашифрованное послание «Самого Господа Бога. Маськину лично», суть которого сводиться к следующему: «<…> Кстати, если хочешь сегодня испечь шарлотку с яблоками, то поезжай в ближайший городок и там по-над рекой найди плодоносящую яблоню. Яблоки ничьи, то есть Мои, так что поторопись, пока простые люди не растащили. Дальше число «пи» не расшифровывай, том Я для других Маськиных зашифровал про сливы и персики. Эти фрукты в твоих широтах не растут…» Как показывает практика, комментировать божественные послания можно бесконечно. Отметим лишь основные моменты. Во-первых, Бог говорит о том, что он есть, причем не в устной форме, как в случае с Моисеем, а в самом что ни на есть оригинальном тексте, не знавшем руки переписчика. Во-вторых, Он не объявляет о конце света (как утверждают различного рода «свидетели»), и не призывает М. спасти мир. Он лишь предлагает нарвать «ничьих» яблок. Глупо? Как знать… В мире, нарезанном на ломти государственными границами и утыканном табличками с надписью «Private» это звучит как напоминание: мир создан для ВСЕХ людей, и ДАРОВАН им. И, наконец, в-третьих: создав мир и даровав его человеку Бог вовсе не собирается учить, как распоряжаться его подарком, а лишь напоминать о себе и о том, что человек — подобие Божие: «…Завтра буду сотворять вселенную. Мне еще надо дров наколоть для Большого Взрыва. Я ведь тоже, как и ты, живу натуральным хозяйством. Пока, твой Бог».
В своих романах Кригер напоминает читателю: человек создан по образу и подобию Бога. Это не означает, что у Бога две руки, две ноги и одна голова. Это означает, что человек по природе своей творец. «Мы сотворяем свои миры из подручного сырого материала и обживаем их, неумело торя пути-дороги по нашим несмелым полям и лесочкам». Просто одни делают это более умело, другие — менее, а третьи… ищут себе богов. Об этом повествует глава «Маськин и свидетели Егора» (Кригер 2005). Егор сотворил свой мир за семь дней, и мир сей обширен: он «состоит из маленького домика, пары сараев и огорода». «Подумаешь!» — скажет читатель, привыкший к кино- и печатным чудесам. А вы попробуйте. В одиночку. За семь дней. В современной художественной литературе и кинематографе понятие чуда настолько затерто, что поступок, меньший чем сотворение или разрушение планеты воспринимается читателем (зрителем) всего лишь как героический, но уж никак не чудесный. Возникает ностальгия по принципу «правдоподобия» времен классицизма: П. Корнеля упрекали за то, что в его пьесе Сид с небольшим отрядом разгромил во много раз превосходящие силы противника. Когда же Корнель говорил: «Но это исторический факт!», ему отвечали: «Ну и что? Выглядит-то неправдоподобно!» O, tempora! O, mores!
Если Бог, сотворив этот мир, предоставил его в полное распоряжение человека, зачем в нем нужен дьявол? Последний в романе Кригера появляется в обличии булгаковского Воланда. Однако статус этого персонажа не сравним не только с божественным (как, например, в «Книге Иова»), но и со статусом Христа (как в «Мастере и Маргарите»). Более того, перед визитом к М. дьявол вынужден заручиться поддержкой Диктатора (Сталина). О своем предназначении Воланд говорит следующее: «Я поставлен в эту Вселенную следить, чтобы баланс зла всегда находился в соответствии с добром, чтобы не терялась иллюзия реальности и земля отличалась бы от рая» (Маськин и «Маргарита». Кригер 2006). Однако данное заявление — всего лишь декларация для оправдания существующего положения вещей. Он выполняет не функцию «анти-бога», а политтехнолога в созданном Богом мире. При появлении нового кандидата в диктаторы Воланд отказывается от предыдущего: «Кажется, у нас есть подходящий тиран. Ладно, Маськин, оставь при себе телёнка, пользуйся, пока я добрый. Мне два тирана ни к чему, а то они опять друг другу глотки перегрызут» (там же). Дьявол у Кригера вовсе не собирается заменить космос хаосом, он служит идее разделения мира на Государства. Ведь, если исчезнет агрессор, зачем нужно государство?
ΡΟΛΙΤΙΚΑ (греческий: ссылка на трактат Аристотеля о государственном устройстве)
От обычного участка суши государство отличают три признака: наличие границ, правительства и народа. Последнее утверждение, на первый взгляд, неочевидно: при исчезновении государства народ не исчезает. Да, но он превращается в людей. Народ — это собирательное существительное. Как и государство, это господство коллективного «мы». Можно сказать «мой город», «моя страна» (т. е. «сторона», «край»), но, если вас зовут не Людовик Четырнадцатый, словосочетание «мое государство» как-то не выговаривается… Государство — это мы, это «наш» мир, и в этом качестве оно противопоставлено М-миру.
Понятие наш мир имплицитно предполагает кастовость, включенность говорящего в какую-л. национальную, культурную или идеологическую группу, и, как правило, противопоставлено их миру (печальные последствия построения нашего нового мира в России общеизвестны). Мой мир также предполагает наличие других, однако, поскольку их число приближается к бесконечности, противостояния не происходит, зато огромное значение приобретает общение. На место сферы национальных интересов приходит личная заинтересованность в другом, предполагающая не захват территории, а диалог на свободном пространстве. Исчезают ненужные более границы, таможни, визы. «Мир без границ невозможен! — воскликнет возмущенный читатель, так к ним привыкший. — А терроризм? А контрабанда? «Вообще люди Земли так привыкли, что граница может нарисоваться в любом месте, что, завидя любой полосатый столбик, послушно лезли за документами и снимали штаны для более вдумчивой проверки, не провозят ли они чего-нибудь, чего нельзя провозить за пределы полосатого столбика. До столбика — можно, а после столбика — только попробуй, сразу в “турму”. В “турме” люди Земли сидеть не любили и поэтому все, как один, вставали в очередь со спущенными штанами перед любым полосатым столбиком» (Маськин Почтовый Ящик. Кригер 2005). Если исчезают границы — исчезает и контрабанда. А что до терроризма… Вы ни когда не бродили ночами по темным переулкам родного государства?
Так зачем же нужны границы и государства? «Границы были придуманы хищниками как средство выяснения отношений между хищниками: кому где охотиться. Государства — прямые потомки кровожадных саблезубых тигров — переняли эту подлую идею, лишающую человека его неотъемлемого права на этот Божий мир, где можно свободно селиться там, куда влечёт нас наша судьба и фантазия» — отвечает Кригер. Что же касается правительства (второй признак государства), Кригер предлагает читателю следующее сравнение:
«Представьте себе, что немощная но богатенькая старушка наняла домработницу, в обязанности которой входит за ней ухаживать, а домработница власть в доме захватила, старушку заперла в туалет, сама жирует, сорится вдрызг с соседями, которые периодически приходят, злые, в квартиру и дают тумаков, — только почему-то не домработнице, а запертой в туалете старушке, потому что именно народ ответственен за тех домработниц, которых он выбирает себе в правители» (Маськин и анархия. Кригер 2006).
Однако человеку свойственно объединяться. Писатель, вовсе не стремящийся к радикальному индивидуализму, предлагает альтернативный вариант мирового сообщества. Собственно, даже не он, а князь Петр Алексеевич Кропоткин, отец анархизма, герой романа о Маськине и (по совместительству) новейшей истории Европы. Кстати, анархизм не имеет ничего общего с пьяными матросами, кокаином и беспорядочной стрельбой из парабеллумов. И, судя по всему, эта система общественного устройства благополучно существует в настоящее время:
«—…Новый общественный строй видится ему [человеку] как вольный федеративный союз самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), основанный на принципе добровольности и «безначалья».
— Надо признать, что такая форма управления очень напоминает систему власти в нашей Западной Сумасбродии, — удивлённо промолвил Маськин, который и не знал, что вообще-то живёт при анархизме» (там же). Неприятие современным человеком анархизма происходит не из-за недостатков последнего, а из-за… негативного пиара и незнания истории; «В Германии существовала школа писателей, которая смешивала государство с обществом, которая не могла представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы. Отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят разрушить общество и государство и проповедуют возвращение к вечной войне каждого со всеми. Но государство — лишь одна из форм, которые принимало общество в течение своей истории». Прообразом грядущего анархического мироустройства для Кропоткина служит существовавшая в Европе в XII–XVI веках общность свободных городов, чьи «ремесленники, учёные, зодчие производили чудеса искусства, открывали многое в различных областях знаний… караваны, пересекая океаны, не только пополняли казну, но и возлагали новые знания на алтарь географии. Современное же искусство, по моему мнению, превосходит средневековое только в скорости, в динамике своего развития, а отнюдь не в качестве» (там же). Утопия? Но реально существовавшая. Средневековый мир не был идиллической Аркадией, в нем были войны, болезни, голод… Однако если война между полисами больше похожа на массовую драку, война между государствами может перерасти в Апокалипсис. В конце 19 века на карте мира появилось единое германское государство. В течении следующего полувека человечество пережило две мировые войны. Не так уж беспочвенна апология научного анархизма, особенно на фоне вновь объединяющейся Европы.
Почему же в речи современного человека слово «анархия» имеет отрицательное значение? Потому что власть предержащие весьма дорожат тем, что держат. А чтобы оправдать свои предпочтения, они выступают в роли защитников человечества. От кого? От врагов. Ergo, нужны враги. И их нужно как-то называть. В США времен холодной войны врагами были «коммунисты», в СССР — «капиталисты», хотя ни идея коммунистического общества, ни идея капиталистического не несут в себе реальной угрозы. Это всего лишь слова. Однако мы живем в эпоху господства крайнего реализма[1], когда слова, еще не став плотью, уже идут на службу к тем, кто готов платит сверхурочные. Метод сдельной оплаты в отношениях со словами, разработанный Ш. Болтаем в конце 19 века («Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше. <…> Когда одному слову так достается, я всегда плачу ему сверхурочные. <…> Посмотрела бы ты, как они окружают меня по субботам… Я всегда сам выдаю им жалованье» (Кэрролл Л. Алиса в Зазеркалье), лег в основу т. н. «пиар»-технологий, позволяющих придать слову прямо противоположный смысл. Были бы деньги. «Почему бы не объявить врагами анархистов? — говорят себе власть предержащие. — Все равно Кропоткина никто не читает… А то, что это ложь, вряд ли кто-нибудь заметит».
«Если раньше ложь была плохо прикрыта и бесстыдна, то теперь она проэволюционировала настолько, что практически её невозможно заметить, ибо и выглядит-то она не как ложь, а как чёрт те что и с боку бантик! А в таком виде признать её не просто.
Великая эволюция лжи более… не грезит грубоватыми, а потому безнадёжно наивными планами на мировое господство. Она научила нас называть похлебное рабство — свободным трудом, нищету — минимальной зарплатой, бесчеловечную войну — миротворческой миссией, беспробудный разврат — сексуальным раскрепощением…» (Маськино лавирование. Кригер 2006).
Если же кто-то говорит, что все это ложь, более того, доказывает, позицию говорящего можно объяснить «культурными различиями».
В М-мире исчезают не только границы, но и «культурные различия», так как на фоне индивидуальных они выглядят одним из возможных вариантов внешней классификации, довольно неуклюжим и лишь создающим путаницу. «Конечно, люди живут по-разному, кое-кто даже настолько оригинален, что вообще ни на кого не похож... Но в том-то и дело, что когда говоришь о народе в целом — это всё теория, а вот когда у тебя перед носом один его конкретный представитель — то и неизвестно, как себя вести, мало ли какие у него там культурные ценности набухают — того гляди наступишь» (Маськин и Культурные Различия. Кригер 2005). В романе Кригера различия эти аллегорически представлены в образе дамы: «На голове у неё красовалась китайская красная шапочка с длинной косичкой, завёрнута она была в роскошный японский халат, надетый поверх русской телогрейки, а на ногах у неё были техасские сапожки со шпорами, к которым уже и прикреплялись нанайские лыжи». Таким образом, культурные различия предстают как дресс-код, т. е. еще один способ отделить «нас» от «них», противопоставить «наших» «вашим», и, наконец, с чистой совестью крикнуть: «Наших бьют!». «Не кажется ли вам, уважаемая мадам Культурные Различия, что многие просто прикрываются этими пресловутыми “культурными различиями”, чтобы пакостить и гадить безнаказанно, да ещё при этом умудряются оставаться в беленьком, мы, мол, не виноваты, что у всяких там Маськиных было другое детство и они писали в горшок с этикеткой на другом языке? — высказался Маськин».
Таким образом, М-мир не является достоянием какой-либо национальной культуры: он может быть интересен англичанам, французам, жителям Африканского континента, он создан для людей, а не для граждан (нацменьшинств или нацбольшинств); для встречи одного я с другим. Этот мир предполагает наличие бессчетных иных миров, равных ему по статусу, но не похожих по сути. Обвинять Кригера в руссофобии, антисемитизме, антимусульманстве, антикатоличестве, антиамериканизме и пр. и пр. бессмысленно. С таким же успехом можно обвинить полиглота в том, что он пренебрегает родным языком.
Книги о Маськине уже вышли на английском и французском языках, причем автор переписал значительную часть шуток, чтобы сделать книгу понятной и иностранному читателю (Маськин — Lilli-Lapin во Франции и Lilli-Bunny в Англии и США; см.: Lilli Bunny and the Secret of Happy Life. Florida: Llumina Press, 2005. Lilli-Lapin — Le secret d’une vie heureuse. Paris: Joseph Ouaknine, 2006).

Еще одним признаком государства (т. н. вторичным государственным признаком) является наличие экономики.
Экономика vs. должна быть глобальной
— А ты не знаешь случайно, откуда это слово взялось – «лэвэ»[2]? Мои чечены говорят, что его и на Аравийском полуострове понимают. Даже в английском что-то похожее есть...
— Случайно знаю, — ответил Морковин. — Это от латинских букв «L» и «V». Аббревиатура liberal values.
Виктор Пелевин. Generation П

Описывая мир подручных вещей Dasein, Хайдеггер сравнивает его с мастерской ремесленника, в чем, безусловно, сказалось влияние реалий немецкого городского быта. Для М. это мир натурального хозяйства, что вовсе не означает замкнутости или попытки подорвать мировую экономику. Апология натурального хозяйства — попытка вернуть труду созидательный смысл, утраченный современным индустриальным обществом. И именно глобальная экономика, согласно Кригеру, лишает труд созидательного (да и любого другого) смысла. Следующая схема предлагается Маськину еще одним аллегорическим персонажем — Рыночной Экономикой:
«— У фифапопов жарко, так? Значит, валенок у них нет, так? Значит, у них дефицит валенок, так? Мы, поставляя им валенки, этот дефицит уничтожаем и тем самым балансируем фифапопскую экономику. Понятно?
— Нет, не понятно! — ещё больше возмутился Маськин. –На кой фифапопам валенки?!
— Так, делаю пояснение для особо вдумчивых, — процедила Рыночная Экономика. — Фифапопы продают валенки нашим эскимосам, эскимосы за это посылают им пустые бутылки из-под огненной воды, которую мы им же и поставляем на отобранные у вас же орехи. Фифапопы наполняют бутылки из-под огненной воды зажигательной смесью и борются с соседними попофипами за свободу и независимость Фифапопии от погодных условий и жаркого климата…»
В позапрошлом веке К. Маркс вывел эпохальную формулу всеобщего универсального обмена: «Деньги — Товар — Деньги штрих». В ней он не только объединил все бесконечное многообразие творений человека в безликой категории «товара», но и отвел им второстепенное место в человеческих отношениях. Главное в формуле Маркса — пресловутый штрих, который каждый обитатель этой планеты должен добавлять к существующей денежной массе, жертвуя большей частью отпущенной ему жизни. По мере виртуализации денег виртуализовался и товар. Сегодня совершенно не важно, что вы производите — шарикоподшипники, гениальные картины или бумажный мусор: вложенная вами в глобальную экономику частичка жизни превратиться в «штрих», что и будет зафиксировано в средоточии современного мира, находящегося над государствами, нациями и религиями — на Бирже. «Биржа — это только деньги, чистые деньги в их первозданной виртуальной красе, и за ними не видно ни людей, ни их хлопот. <…> Биржа — это замечательное изобретение. Благодаря ей в развитых странах деньги не прячут по кубышкам, а вкладывают в биржу,.. таким образом практически все сбережения, включая пенсионные фонды, остаются на рынке и позволяют экономике развиваться, открывая новые предприятия и создавая новые рабочие места, которые позволяют населению зарабатывать больше денег, отчего их сбережения только увеличиваются, что, в свою очередь, возвращает денежную массу обратно на биржу. <…> Пока биржа идёт вверх — всем хорошо. Все обогащаются, кроме тех неудачников, кто играл на понижение... <…> Но стоит бирже начать падать — всем плохо, экономика приходит в упадок, потом наступает глубокий кризис, который обычно заканчивается войной и полной катастрофой. <…> И не важно — добросовестный ты работник или лодырь, если биржа падает — у тебя не будет ни работы, ни клиентов... Ибо вся твоя крупная клиентура повыпрыгивает из окон небоскрёбов с криками: «Я разорён!», а мелкая клиентура разбредётся по биржам труда и тюрьмам...» (Маськин на Уолл-стрит. Кригер 2006).
Этот гимн Бирже, созданный совместно Маськиным и его Правым Тапком как нельзя лучше отражают абсурдность существующего положения вещей. Из творца человек превращается в механизм по обогащению денежной массы, в пассивный элемент огромного механизма, цель которого — не допустить остановки в своем функционировании.
Альтернативой такому глобальноэкономическому «обуванию» (см.: там же) человека выступает «натуральное хозяйство» М. В натуральном хозяйстве творения рук человека не предназначены для обмена на другие творения. Как это не парадоксально, они предназначены для самого человека и его друзей. Они не подпадают под категорию «товар» и не поддаются учету на Бирже; кусочек жизни, который вкладывает в них человек, переходит к другим людям, а значит, возвращается сторицей.

Что же такое романы Кригера?
Картина М-мира: общий план
Вот в средние века было интересно. В каждом доме жил домовой, в каждой церкви — Бог... Люди были молоды! А теперь каждый четвертый — старик. Скучно, мой ангел, ой как скучно.
А. Тарковский. Сталкер // http://www.tarkovsky.net.ru
Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?
Артур Конан Дойл. Этюд в багровых тонах

Современный мир все более напоминает Зазеркалье, где, по замечанию Черной Королевы, необходимо быстро бежать, чтобы просто остаться на месте. «Современный человек — “торопящийся человек”, его сознание определяется отношением ко времени. Время порабощает человека, вся его жизнь развертывается sub specie temporis. Циферблат со спешащей стрелкой вполне мог бы стать символом нашей цивилизации» (Гуревич А. Я. Категории Средневековой культуры). Отчасти это объясняется господством «естественнонаучных» представлений, согласно которым время есть пустая длительность, а пространство — протяженность. Но природа не терпит пустоты, а значит бесхозные пространство и время должны быть освоены, т. е. их необходимо пометить: с помощью табличек «Private», «Время — деньги» или каким-либо другим способом. «Им [охапочным котам] даже прислал телеграмму президент Соединённых Штанов мистер Бушкин, где выражал благодарность за подкинутую идею освоения вселенной путём потраты всего госбюджета за грядущие двадцать лет на то, чтобы именно американский астронавт мог первым помочиться в песочек на поверхности Марса и, если повезёт, то спрыснуть и более удалённые миры» (Маськин и Кислые Щи. Кригер 2005). Завоевание бесхозного пространства — вот лозунг современной цивилизации.
В М-мире, как это было отмечено выше, бесхозного пространства нет (см. Письмо Сенеке о пользе Дармовых яблок: «Яблоки ничьи, то есть Мои…»). Мир подарен Богом не какому-либо конкретному человеку, но всем. Время же в этом мире предстает как череда событий. Более того, предшествующие эпохи не являются прошедшими (т. е. безвозвратно утраченными); их обитатели участвуют в действии вместе с нашими современниками. Наполненность мира предметами и событиями, его принципиальная не-пустота сближают хронотоп М-мира и средневековый (ср.: «Время , — пишет он [Гонорий Августодунский], — не что иное, как смена (череда) вещей (событий) (vicissitude rerum)» Гуревич А. Я. Указ. соч).
«К чему же призывает нас г-н Кригер? — воскликнет благонамеренный читатель. — К возврату в мрачное средневековье?» Во-первых, этот «возврат» уже происходит (см., например: Эко У. Средние века уже начались, где одним из средневековых признаков в современном обществе постулируется развитие корпоративных структур и их доминирование над государственными). Во-вторых, никакого возврата нет. Как справедливо заметил князь Кропоткин, «история не представляет собой непрерывной линии развития, скорее неизбежную цикличность» (Маськин и анархия. Кригер 2005). Да и таким ли мрачным было Средневековье?
В центре средневековой вселенной, созданной Богом, а потому не случайной и не собирающейся вот-вот исчезнуть, находилась Земля. И на ней жил человек, созданный Богом по собственному подобию. Затем на смену религии пришла наука, заявившая о своей способности ответить на любые вопросы. Земля стала вращаться вокруг Солнца, Солнце — вокруг центра Галактики, та — вокруг очередного центра… Дом человека превратился в песчинку на задворках Вселенной, при том, что ответить на вопрос «Что же такое Вселенная?» наука так и не смогла. «Профессора Кислых Щей — учёные чистой воды, рыцари науки без страха и упрёка, — постановили в результате тонкого наблюдения, проделанного восемьдесят лет назад с применением суперточной поварёшки, что всё, в чём мы живём, и всё, что было и будет, есть не что иное, как Кислые Щи. Оставшиеся восемьдесят лет учёные лишь уточняли подробности» (Маськин и Кислые Щи. Кригер 2005). Кому-то может показаться — автор сгущает краски. В таком случае он может ознакомится с кратким обзором мнений, выуженных из Рунета с помощью Google по запросу «форма вселенной»[3].
С точки зрения теории относительности гелиоцентрическая система не является единственно возможной: мы можем принять за точку отсчета любой объект. Однако для расчетов ученым удобнее считать, что тело, обладающее меньшей массой, вращается вокруг обладающего большей. Аналогичным образом предпочтительной для политического мироустройства считается демократическая форма государства. «Нынче всё в мире изменилось… Решило Солнце, что все вокруг него должны вращаться, — что поделаешь, вращаемся. Ведь Солнце гораздо больше всех остальных по массе, а демократия — это ничто иное, как право большинства обижать меньшинство» (О пользе и вреде зимней спячки. Кригер 2006). Заменив религию, наука превратила Землю в песчинку на краю Вселенной, человека — в частичку «народных масс». Причем неопределенность масс и вселенных науку нисколько не беспокоит: был бы термин. Наука реалистична (см. сноску 1). Такой подход все менее устраивает человечество, и вера в науку, начиная с конца 20 века, испытывает кризис.
Человечество всегда было склонно создавать себе героев. Каковы они, герои 20-го века? В начале века ценился ум и способность к самоорганизации (Шерлок Холмс). Позднее к ним добавилось владение последними достижениями научно-технического прогресса (Арсен Люпен), внешнее обаяние и сексапильность (Джеймс Бонд, Индиана Джонс). Но начиная с 70-х годов обычные человеческие качества уже не устраивают широкую публику. Появляются «Звездные войны» Д. Лукаса, в которых научная фантастика соседствует с восточным мистицизмом. Затем на сцену выходит Бэтмэн, для которого технические приспособления вторичны, и, наконец, Гарри Поттер. Ошеломляющий успех «поттерианы» можно объяснить только одним: утратив под влиянием науки веру в Бога, а затем разочаровавшись в науке, человек обращается к древнейшим, анимистическим представлениям о мире. Это не Средневековье. Это Каменный век.
Какую же альтернативу предлагает человечеству Борис Кригер? В центре созданного им М-мира находится человек; количество миров равно количеству людей (если, конечно, они это осознают); основой отношений между мирами становиться не захват, а общение (захват неконструктивен, поскольку захватить можно внешнюю оболочку, а не суть). Цель М-мира — счастье его жителей. В этом мире совершенно другое время. Так на замечание Гераклита о реке, в которую нельзя войти дважды, М. отвечает: «Не могу сказать,.. пруд-то у нас не проточный...». Может быть, кто-то упрекнет М. в культивировании «застоя», только не люди, пережившие ускорение, интенсификацию-90 и перестройку. Глядя на то, что происходит в хозяйстве М., читатель может остановиться и ЗАДУМАТЬСЯ. Ему предлагается пересмотреть систему ценностей, навязанную рекламой, телевидением и прочими СМИ (средствами манипулирования индивидом), вспомнить о том, что «товар» когда-то был вещью (полезной или бесполезной, а не престижной или непрестижной); что человек по природе своей добр (а не мобилен, гламурен, крут и пр. и пр.); что, наконец, все мы — люди, независимо от национальной, конфессиональной и прочих принадлежностей, а те, кто пытаются нас в этом разубедить, мягко говоря, неправы.
Борис Кригер и современный литературный процесс
Что предлагают сейчас массовому читателю массовые писатели? Романы о светской (или корпоративной, все так запутано) жизни различной степени цинизма, стимулирующие карьерный зуд и потребительскую активность; фэнтези, предлагающую уход из современного общества в более спокойный и разумный мир колдунов, монстров и героев. Существует также мэйнстрим (точнее мэм-стрим, при встрече с которым следует гаркнуть «Йес, мэм», щелкнуть каблуками и занести название в свой органайзер для повышения статуса; более подробное знакомство необязательно). Книги о М. предлагают окунуться в спокойный и разумный мир, не отделенный к тому же от окружающего нас мира. Более того, маськописание (и маськочитание) есть способ ненасильственного и экологически безвредного освоения окружающего мира. Эти книги не понравятся тем, кто уверен: цель жизни — слиться с согражданами в экстатическом движении вверх по конвейеру к контейнеру вторсырья, тем, кто готов занимается производством бессмысленных деталей, а затем потреблять столь же бессмысленные полуфабрикаты, произведенные коллегами. Для тех же, кто чувствует себя на конвейерной ленте не слишком комфортно, книги о М. могут стать лекарством. А может быть, подтолкнут к тому, чтобы сделать этот мир более осмысленным.
По сведениям древних китайцев, на Луне живет лунный Маськин, занимающийся натуральным хозяйством: под сенью акаций толчет он в серебряной ступке снадобья, чтобы приготовить эликсир бессмертия. Говорят, именно из-за его протестов американцы свернули в середине 70-х программу колонизации Луны. Так что возможно все.
[1] Реализм — направление в средневековой схоластике, признававшее объективную реальность общих понятий (универсалий), существующую до вещей (крайний реализм) или в вещах (умеренный реализм). Наглядную иллюстрацию существования универсалий современный телезритель может увидеть в рекламе стирального порошка, когда на экране, наряду с рекламируемой маркой, появляется серая коробочка с надписью «Обычный порошок». Ни в одном из хозяйственных магазинов планеты подобный продукт обнаружен не был. И тем не менее миллионы телезрителей могли воочию убедиться в реальности его существования.
[2] «Лаве (Социальные / Молодёжный жаргон /Жаргон тусовки /) — деньги» (http://www.jargon.ru) < «Ловэ́ – деньги (м. р.)» (Цыганский язык: Грамматика и руководство к практическому изучению разговорной речи современных русских цыган, с приложением: переводов цыганских песен на русский язык, образцов разговоров, рассказов, собрания типичных выражений и словаря употребительнейших слов, с указанием правильного их произношения // Сост. П. Истомин (Патканов). М., 1900.
[3] О Вселенной (No comment)
«Тщательно изучив Ветхий Завет, Ашер [James Ussher (1581–1656), Archbishop of Armagh, Primate of All Ireland, and Vice-Chancellor of Trinity College in Dublin] пришел к выводу, что Бог создал Вселенную в шесть часов вечера 22 октября 4004 года до нашей эры. Изначально он остановился на 23 октября, но слова из Библии “И был вечер, и было утро: день первый” убедили его во мнении, что речь идет о вечере 22-ого и утре 23-его числа» (http://www.evangelie.ru/forum/t11048.html).
«Так какую же геометрию для нашей Вселенной выбрать: евклидову, сферическую или гиперболическую?» (http://www.astronet.ru/db/msg/1194194)
«Существует множество поверхностей, которые топологически отличны от тора и сферы. Например, добавив к тору ручку, подобную той, что мы видим у чашки, мы получим новую дырку, а значит, и новую фигуру. Тор с ручкой будет гомеоморфен фигуре, напоминающей крендель, которая в свою очередь гомеоморфна сфере с двумя ручками. Добавление каждой новой ручки создает ещё одну дырку, а значит, и другую поверхность. Таким способом можно получать бесконечное их количество» (http://wsyachina.narod.ru/astronomy/configuration_universe.html).
«На основе данных, полученных с Зонда микроволновой анизотропии имени Уилкинса (Wilkinson Microwave Anisotropy Probe — WMAP), орбитальной обсерватории, наблюдающей космический микроволновой фон, американские математики высчитали, что Вселенная, скорей всего, конечна и имеет форму додекаэдра (двенадцатигранника)» (http://www.membrana.ru/lenta/?2249)
«По данным моделирования, результаты наблюдений WMAP свидетельствуют о том, что Вселенная представляет собой набор бесконечно повторяющихся додекаэдров — правильных многогранников, поверхность которых образована 12 правильными пятиугольниками. Именно такую форму имеют знакомые всем футбольные мячи. При этом, по мнению астрономов, сходство между “додекаэдровой” моделью Вселенной и данными WMAP просто “потрясающее”, и они “соответствовали друг другу гораздо лучше, чем можно было вообразить”. (Межконфессиональный христианский форум. http://www.evangelie.ru/forum; комментарии: [УСИЛОК]: Да, это уже интересная новость. Но сразу же возникает вопрос: а что за ее границами?!. У вас нет никакой весточки по этому поводу? [Allent]: на трех китах стоит как обыкновенно вселенные это делают (там же))
«Но если Вселенная имеет вид футбольного мяча, то что находится у нее “снаружи”? Это очень часто задаваемый вопрос, и ответ на него очень простой: там находится четвертое измерение» (http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2905.html).
Альтернативное мнение:
«Вселенная может иметь форму не какого-нибудь там шара или додекаэдра, а ... рожка или горна. Точнее говоря весь наш космос оказывается вытянут в этакую длинную трубку, с узким концом с одной стороны и “раструбом” с другой. Такая “конструкция” нашей Вселенной кроме всего прочего подразумевает, что она конечна, а в каких-то ее местах встречаются области, где можно увидеть собственный затылок» (http://www.astronet.ru/db/msg/1197830)
Ну и на десерт:
«Теория о Ложке
Ложки в Матрице не существует. Следовательно, всё пространство рядом с Ложкой тоже не существует. А если ни Ложки, ни пространства рядом с ней не существует, то и Матрицы тоже не существует.
А что же есть Ложка? Ложка представляет собой некую субстанцию, содержащую в себе Матрицу. А поскольку Матрицы не существует, то Ложки в этой Матрице тоже не существует. Следовательно, Ложки в Ложке нет. А нет её, потому что она Матрица.
Чем это грозит человечеству? А тем, что раз Ложка Матрица, то Матрица существует только в этой Ложке. А по законам Матрицы, всего пространства рядом с Ложкой нет. Следовательно, в Реальности есть только Ложка, которая есть Матрица. А раз в реальности ничего кроме Ложки нет, следовательно, нас (людей, природы) в реальности тоже нет.
А где же мы и кто мы есть тогда? Резонно предположить, что мы в Матрице. А поскольку Матрица существует только в Ложке, то мы тоже существуем только в Ложке. Всё существует только в Ложке. А на самом деле ничего, кроме Ложки нет.
И вообще, получается, что наша вселенная имеет форму Ложки»
(http://lozhki.net/spoon_universe.shtml).
По свидетельству несохранившихся очевидцев, принц Гаутама, ставший впоследствии буддой, на вопросы о глобальном мироустройстве отвечал глубокомысленным молчанием. К сожалению, он тоже не сохранился.